Русичи - [64]

Но, едва очутившись за воротами взятого города, князь остановился в изумлении и чуть было не выронил меч. Его глазам предстало странное воинство, подобного которому он никогда и нигде ещё не видел. Луками, мечами, секирами были вооружены полоцкие женщины. Это они встали на защиту родного города и обратили при первом штурме в бегство новгородские дружины! Теперь они все, испуганные, плачущие, побросав оружие, толпою окружили свою молодую красавицу-княжну, гордо смотревшую на грозного победителя.

Владимир громким окликом остановил штурм; он опустил своим мечом мечи варягов.

— Стыдитесь! — крикнул он. — Ведь это женщины!

В это время и через тын, и через ворота в побеждённый Полоцк вливались всё новые и новые толпы победителей. Теперь всем дружинникам было уже известно, что за воины обороняли от них эту твердыню, и им невольно становилось стыдно. В шутках да прибаутках старались они скрыть своё смущение. Глядя на них, и суровые варяги пришли в добродушное настроение. Среди них слышен был смех, порой переходивший в хохот. О битве уже никто не думал, а о победе даже забыли.

Владимир после первых мгновений невольного смущения встряхнул кудрями, вложил в ножны меч и пошёл к Рогнеде. Толпа женщин расступилась, и княжна осталась одна пред новгородским князем. Она, гордая, словно изваяние, стояла на ступеньках, глядя сверху вниз на приближавшегося победителя.

— Рогвольдовна! — крикнул, подходя, Владимир. — Рабынич победил твоего отца. Что скажешь?

— Скажу, что злые силы были за тебя, — ответила Рогвольдовна. — Ты не победил, а осилил.

— Пусть так, но я осилил в честном бою. Я бился с Рогвольдом один на один.

— И отец умер? — тихо спросила Рогнеда.

— Вот эта самая рука поразила его, — поднял новгородский князь свою правую руку, — но клянусь, я хотел бы, чтобы он остался жив! Моя месть была бы более сладка. Но что поделать. Если бы я не поразил его, он убил бы меня.

— А братья? — спросила, замирая, княжна.

— Увы! И они легли. Пали смертью храбрых. Из всего вашего рода существуешь лишь ты.

— Вот они! — вдруг вмешался Эрик, успевший за время этого разговора приблизиться к князю.

Он раскрыл свой страшный мешок и выкатил из него к ногам Рогнеды головы её отца и братьев. Отчаянный вопль вырвался из груди поражённой ужасом княжны. Она кинулась к дорогим останкам и долгим поцелуем впилась в окровавленный лоб головы отца.

Горе её было так жгуче, так потрясающе, что Владимир смутился и отступил назад.

11. РОГВОЛЬДОВНА

— атюшка, родимый мой, братцы мои любезные! — причитала Рогнеда. — Покинули вы меня горемычную, покинули меня. Убили вас люди злые.

Княжна не плакала, но в воплях её слышалось такое горе, что все вокруг неё притихли, давая ей излить свою печаль.

Владимир стоял потупившись.

Нехорошо было у него на сердце, не того совсем ждал он от свидания. Месть совершенно не удовлетворила его, не дала ему наслаждения, он чувствовал, что совесть мучает его и что лучше бы было у него на душе, если бы не было этих трёх смертей или если бы они, по крайней мере, были скрыты от Рогнеды.

— Рогвольдовна! — тихо приблизившись, сказал Владимир, стараясь говорить как можно нежнее и ласковее. — Успокой своё горе. Клянусь, они умерли, как храбрецы, утешься!

Голос новгородского князя к концу этой речи уже звучал неподдельным чувством сострадания. Горе несчастной дочери полоцкого князя тронуло его до глубины души. Жгучее чувство обиды за нанесённое когда-то оскорбление стихло и на время забылось.

— Рогвольдовна, — проговорил ещё раз Владимир, — утешься!

Рогнеда, почувствовав прикосновение его руки, вдруг выпрямилась и откинулась всем телом назад. Глаза её сверкали, ноздри раздувались, высокая грудь так и волновалась.

— Прочь, убийца! — закричала она. — Как ты смел прикоснуться ко мне? А, ты убил отца, и дочь — твоя добыча! Так нет же! Никогда дочь князя Рогвольда не станет твоей рабой. Я родилась свободной и умру свободной!

Что-то сверкнуло над головой молодой девушки. Это Рогнеда выхватила из складок своего платья спрятанный там длинный, острый кинжал и взмахнула им, намереваясь вонзить его остриё в своё сердце. Ещё одно мгновение — и она пала бы бездыханной на крыльцовый помост, но Владимир предвидел это движение. Он метнулся вперёд и успел схватить руку Рогнеды.

— Клянусь Перуном, ты не умрёшь, Рогвольдовна! — вскричал он. — Довольно смертей, довольно крови!

Девушка сильно рванулась.

— Пусти, княже! — хрипло проговорила она.

— Нет, нет. Брось сперва кинжал.

Он тихо опустил руку Рогнеды, всё ещё сжимавшей рукоять кинжала. Полоцкая княжна, словно пробудившись от тяжёлого, томительного сна, смотрела на него широко раскрытыми глазами. Казалось, она только впервые увидала красавца Святославовича и теперь во все глаза рассматривала его как совершенно нового, незнакомого человека. Владимир тоже смотрел ей прямо в глаза своим ясным, лучистым взором. В эти мгновения эти двое людей как будто без слов говорили друг с другом.

Толпа норманнов, варягов, новгородцев, полоцких женщин, храня безмолвную тишину, стояла вокруг крыльца, не спуская глаз с князя и Рогнеды. Не одно сердце замирало теперь в ожидании исхода этого немого объяснения. Все понимали, что там, на крыльце, между этими людьми идёт борьба, и борьба последняя. Боролись их души, их сердца, и невозможно было сказать, кто будет победителем.