— Но ведь я…
— Молчи! Сейчас говорю я. Хочешь сказать, ты не знала? Никто не знал, кроме меня! Хочешь, расскажу все до конца? Да, я морфинистка, но без укола могу потерять сознание от боли! И я вовсе не лесбиянка — просто корчу из себя невесть что, чтобы никто не соглашался жить со мной в одном номере! Чтобы никто не увидел моей уродливой спины…
Памела потрясенно смотрела на Мадо широко раскрытыми глазами.
— Мне двадцать восемь лет, — продолжала француженка, — и это был мой последний шанс. Семьи у меня никогда не будет — человек, кого я любила, погиб в той самой катастрофе, где покалечилась я. Детей иметь я не смогу — тогда же, в катастрофе, я потеряла ребенка. И тут появляешься ты — которая, и пальчиком не пошевелив, получила то, к чему я ползла, стиснув зубы! Да, сейчас я оправдываюсь перед тобой. И только лишь потому, что видела, как ты терпела боль. Сначала я подумала даже, что перепутала туфли и подбросила пустые ампулы из-под морфия кому-то другому…
— Я не держу на тебя зла, — искренне сказала Памела, глядя прямо в зеленые глаза Мадо. — И мне тебя ничуть не жаль, потому что ты вовсе не жалкая, а очень сильная. И очень, очень красивая…
Зеленые глаза расширились, блеснули. Мадо сделала шаг к постели, но вдруг развернулась и стремительно пошла к дверям. Взявшись за ручку, она вдруг обернулась.
— А знаешь, у тебя потрясающая дочь. Будьте счастливы. Обе… И спасибо тебе.
Не успела Памела осмыслить сказанное Мадо, как в комнату влетели Беверли и юная Кирсти. Вдвоем они принялись тормошить Памелу, взахлеб рассказывая о сумасшедших контрактах, которые им успели предложить сразу несколько фирм.
— Ладно, мы помчались, — потрепала Памелу по плечу мулатка. — А ты не разлеживайся, а то вмиг растолстеешь. Ножки у тебя быстро заживут, с ними ничего серьезного. Вот тварь эта Мадо, убила бы!
Лишенная возможности раскрыть тайну француженки, Памела лишь опустила голову. Слава Богу, подруги ушли, но вскоре позвонил Джанни, и они проговорили почти час.
Памела уже знала от Палмера, что титула лишилась автоматически, ведь по условиям конкурса претендентка не может быть матерью, а также иметь мужа. Палмеру, осажденному журналистами, пришлось объявить, что Ариэль на самом деле является дочерью победительницы, однако он решительно пресек все попытки вытянуть из него подробности. Правда, это породило шквал журналистских вымыслов, которыми уже пестрели страницы утренних газет.
Джанни с присущим ему юмором пересказывал Памеле весь этот бред, и она давилась от смеха. Если верить одному борзописцу, дитя было зачато в пробирке, а отцом является особа королевской крови, пожелавшей для своего ребенка в качестве матери самой красивой женщины на свете. Почему при этом девочка оказалась приемной дочерью Боба Палмера, журналист не счел нужным объяснять.
Другой писака выдумал кое-что похлестче: якобы Ариэль явилась плодом любви юной американки и католического священника, который, не в силах устоять перед ее волшебной красотой, нарушил обет безбрачия…
Сам Джанни первым же делом помчался к Мириам, желая узнать истину. Но колдунья строго отчитала его за неуемное любопытство.
— Кстати, Мириам передает тебе привет, а еще подарок для твоей дочурки. Откуда только она взялась, ума не приложу! Может, по знакомству побалуешь меня эксклюзивным интервью, а, моя жемчужина?.. Ну-ну, не сердись, я пошутил…
Тут прибежала Ариэль, восторженно прижимая к груди крошечного сиамского котенка. Кажется, я тут лишний, подумал Джанни и попрощавшись ушел.
Поздно вечером, сидя в кресле рядом с постелью, Палмер глядел на два бесконечно любимых лица, которые теперь были рядом, на одной подушке, — и впервые понимал, что все сложилось единственно возможным образом, притом без малейшего его участия. Если и было что-то теперь в его власти, так это сделать обеих счастливыми. И он поклялся, что сделает для этого все.
