Русалия - [23]

.

Перехватив взгляд своей госпожи, Щука игриво осклабилась, собрав в гармошку все морщины своего лица и обнажив почерневшие остатки зубов:

— Да, блинчики, моя красавица. Иди, отведай, — разгони тоску-то. С мазюней[98] блинчики.

Меж тем она уже держала над свечой большую серебряную ложку, благоразумно обмотав ее рукоять посконной ширинкой. В ложке закипал темный воск, и легкий дымок отлетал от него. При том старуха что-то пришептывала и даже сплюнула трижды через левое плечо. Когда же весь предписанный случаю чин был произведен, ключница, не отнимая ложку с воском от огня, правой рукой налила из ендовы в рассольник воды, а в воду плеснула из ложки расплавленный воск.

Здесь Ольга, не взирая на то, что смотрела издали на эту затею старухи с насмешкою, все же не выдержала и подошла к столу. Корявыми пальцами Щука извлекла из воды отлившуюся восковую штукенцию, плоскую, бесформенную, и принялась сосредоточенно изучать ее, поднеся к свече.

— Ну, и что ты там видишь? — не сдержалась княгиня, недоверчиво улыбаясь, и тем не мене подсаживаясь ближе к старухе на соседний со скамьей столец[99]. — Гроб, может быть?

— Сердечная моя, что же ты такое говоришь! — покачала головой старуха. — Только Макоши, заступнице твоей, обиду творишь. Ты лучше смотри. Это же большая ладья по морю идет, ветер ей парус раздувает.

В плоском с неровными краями буром куске воска, с которого еще стекали редкие капли воды, было столько же сходства с ладьей, сколько и с телегой, но ворожейка с каждым словом убежденнее находила здесь одну за другой все детали приличествующие парусной лодке.

— Что ж, раз ты говоришь, что ладья — значит ладья, — наконец согласилась Ольга. — И чего мне от этого ждать?

— А ждать тебе, красавица, — не замедлило явиться пояснение, — ждать тебе скорого прибытия мужа.

— Ну, скоро-то он не приедет…

— Скоро — не скоро, а скорее против обычного.

— Скорее — это бы правильно… — едва слышно проговорила княгиня.

— Это верно: скорее обычного, — пуще прежнего разливалась старая Щука. — Потому как, если ладья из воска отливается, то это девке — скорая свадьба… Да ты ведь, голуба моя, за мужем. Пожилой — смерть, да. Так это, кабы ты была, как я старая. А ты у меня — своборинный цвет[100], в самом соку бабонька. Тебе, замужней — скорое прибытие супружника. А мужику, тому — далекое путешествие…

— А кто это такое размежевание установил, — с надменной и даже злой ухмылкой бросила княгиня. — Ты уж позволь мне самой выбирать, что больше глянется.

— Да ведь… это… — обескуражено заморгала выцветшими глазами ключница. — Так еще и бабка моя говорила…

— Твоя бабка так говорила, а я по-другому скажу, — произнесла Ольга, не теряя злобного тона, причина которого непонятна была даже для старой ключницы, видавшей княгиню во всяких видах. — Раз уж ты говоришь, что ладью там увидела, так хочу, чтобы была она мне зарукой скорой пути-дороженьки.

— Заступница Земля-матушка и дочери твои Лада с Лелею! — выронив на красный подскатертник восковую бляшку, схватилась за голову Щука. — Это что ж ты такое говоришь! О какой такой пути-дороге?!

— Это, знаешь, не тебе любопытничать, — наконец-то смягчилась лицом Ольга, и глаза ее при том будто из черных зелеными сделались. — Это мое дело, не твое. Так что мне там твои гадания посулили?

— Так это… Так ведь, это… — растерянно таращилась на нее старуха. — Это же, как моя красавица пожелает… Путешествие тебе предстоит… — и, еще вглядевшись в сверкавшие смарагдом глаза, добавила: — Дальнее…

Ольга довольно рассмеялась, впрочем весьма негромко, чтобы не разбудить сына, подошла к лавке на другой стороне горницы и легла на нее навзничь, подложив под затылок руку. Ее внутреннему взору представилось (в который раз за этот день) густо поросшее черной шерстью лицо, из которой выдвигался длинный каплеобразный на конце нос. И вот шерсть внизу этого лица раздвигается, и оттуда сладкий голос Наамана Хапуша выносит слова:

— Я принес тебе тридцать лотов[101] сыпного жемчуга. Зернышко к зернышку. Взгляни на эти браслеты червонного золота, они из Сирии, их сладил Надир, лучший золотых дел мастер эмира Илиуполя. А в этом перстне ферюза камень. Еще премудрый Аристотель говорил, что им похваляются самые великие цари, ибо, кто носит камень ферюзу в перстне, тот не может быть убит, и никакие болезни его не берут. Я принес все это тебе просто для того, чтобы еще раз засвидетельствовать нашу дружбу и вечную преданность русскому князю и тебе, бесподобная княгиня. Но Игорь, я знаю, хочет воевать Византий. А с ним идет не только его дружина, но и дружина Свенельда, и древляне дали ему видалых богатырей, и тиверцы, и другие, и даже ливы[102], и мурманская русь с ним… Я слышал, что он собирается еще и нанять печенегов. И даже, если больше к ним никто не присоединится, такою силой они сметут Царьград, не оставив камня на камне… О, это великолепно! Как велика мощь русского воинства! Да, Ольга?..

Здесь Нааман потупил свои грустные масляные глазки и оправил складки долгополого кафтана, в которых серебряные и золотые узоры переплетались с шелками трех цветов.

— Теперь-то уж по всему миру умолкнут злые языки, болтавшие о недостатке у Игоря воинской доблести. Теперь-то подвигами своими русский князь добьется великой славы… — и невнятной скороговоркой прибавил: — Ну, правда, подвиги эти отдаленные, славные большей частью для самого князя, и в общем-то… не слишком полезные для его земли. Но мы всячески поддерживаем и бесконечно рады…