Рус. Заговор богов - [73]

– Френом!!! – Плюнув на все, Рус завопил это Имя во всю глотку. Однако все же постарался придать крику самые миролюбивые, зовущие интонации.

– Что, сынок, припекло? – Насмешливый и совсем негромкий голос раздался сразу отовсюду, а сыночек оказался в окружении разномастных Духов, причем человеку почему-то мнилось, что так было всегда, испокон веков, и стоит он на этом самом месте тысячелетия.

Рус невольно передернулся, отгоняя испуг потеряться в веках, и одновременно радовался, что Бог явился не в виде аватара – значит, битвы не будет. Побывав в шкуре бессмертной сущности, землянин помнил: сражаются они исключительно в телесных образах, и сами не ведают, почему так сложилось. Успокаивали себя тем, что так якобы честнее.

– Тебе бы, сынку, с этим вопросом к мамочке Создательнице того мирка обратиться. – Речь, как и во внутренней вселенной Руса, велась на неизвестном языке, но землянину слышался родной русский – он понимал каждую интонацию, каждый нюанс. Уловил общую иронию сказанного и насмешку-пародию на «Тараса Бульбу»: Френом особо выделил «сынку». С намеком, не иначе. – Поплакаться ей в подол, а она, глядишь, и пожалела бы тебя, бедненького.

– Кончай шутить, папочка! Дело серьезное. – Рус вроде и «включил наглость», но в то же время общий тон оставался просящим. Это его крайне раздражало. Он давно зарекался: «У сильных – не просить!» – а тут…

– Экий ты торопыжка! – Френом и не думал прекращать играться. – Какие вы все же, людишки, слабенькие! Ну пропал один сынку – другого родишь! Хах! Кстати, я могу устроить, чтобы ты самолично… ха-ха-ха! Хочешь? – У пасынка непроизвольно дернулась щека. – Но только здесь, у себя. В тварных мирах это все же не моя прерогатива. Ты согласен?

– Завязывай с цирком, Френом! Не смешно.

– А мне, наоборот, весело! Дай старику поразвлекаться, не будь таким серьезным! – Вдруг тон его изменился: – Ты ко мне пришел – не я, ты просишь, что недостойно воина, – не я! – Последнее предложение прозвучало крайне серьезно, с нотками презрения.

– Да знаю я! – вспылил Рус. – Пришел попробовать: да – да, нет – нет, тогда сам пойду разбираться! Трудно прямо ответить?

– А ты не наглей, сыночек! Ты вместе с сыном голову потерял. А увидел стонущую жену – к нам побежал! Вспомнил, недоумок, о своей божественности и, как дурак, обратился ко мне в человеческом образе. Тогда ты на коленях должен стоять и молить!

И сразу – без должного классического продолжения: «Я тебя породил…» – гигантская сила, как тысячетонная скала, обрушилась на Руса. За доли мгновения хрустнули кости, лопнул череп. Кровь, мозги, внутренности расплющились, превратившись в идеально круглый блин толщиной в микроны. Человек не успел почувствовать боли – его просто не стало, он перестал быть…

На какой-то жалкий, еле осязаемый момент Рус успел испытать ужас умирания. Наступила тьма. Везде. Неосязаемая, бесчувственная. Даже сама темень не ощущалась: то было ничто, и он сам был никем. Страх, паника, тоска, удушье – душа стонала. Она даже не металась, потому как понятия «движение» – ни материального, ни мысленного – не существовало. Исчезло самое ценное, что боится потерять каждый, – пропало «Я».

Так продолжалось вечность. Это была смерть…

Прошло лет, эдак, миллион. Частичка души человека, некогда носившего много имен: Владимир, Вовчик, Чик, Рус и Русчик (что, кстати, является прерогативой исключительно смертных разумных), осознала себя. Сразу. За краткий миг. Если бы сторонний ученый наблюдатель смог попасть в ту нереальность и умел видеть без света, то он бы разглядел маленькую песчинку, в которой, при большом увеличении, распознал бы человеческую фигурку. А если бы тот мифический сторонний наблюдатель был знаком с психологией – не земной, а настоящей, хотя никто не ответит, где она, «настоящая», – то его брови поползли бы на лоб: в фигурке он узнал бы одно из душевных качеств – Волю. Жажда, страстное стремление к достижению цели, способность к напряжению сил; ежедневная, ежеминутная, ежесекундная борьба с собой, с внешними обстоятельствами – несмотря ни на что; абсолютная вера в себя – идеальная Воля, не разбавленная бренным смертным телом, не ослабленная лишними чувствами и знаниями. А тот факт, что эта частичка души имела вполне человеческую форму – вызвало бы крайнее удивление. А то, что Воля была одета в синие штаны из плотной парусины, в вязанную из овечьей шерсти кофту, которую покрывала короткая не запахнутая кожаная куртка черного цвета, а сам человечек был подстрижен под «ежик» и лицо его – худое, немного вытянутое, с узким слегка горбатым носом, с густыми не сросшимися бровями, со впалыми бритыми щеками и тонкими, упрямо сжатыми губами, – повергло бы «психолога» в ступор.

В состоянии оцепенения ученый не смог бы оторваться от лица незнакомца. И когда найденыш распахнул бы свои серые глаза и зачем-то оскалился, оголив идеально белые ровные зубы, то излишне любознательный индивидуум – не важно, из какого мира, – скончался бы от разрыва сердца. Нет, это, пожалуй, перебор. Но он точно бы вылетел из той нереальности со скоростью стрелы и постарался забыть тот кошмар, уверив себя, что это был всего лишь страшный сон – результат ночных бдений за умными книгами. Помолился бы и взял внеочередной отпуск.