Русь, Малая Русь, Украина. Этническое и религиозное в сознании населения украинских земель эпохи Руины - [19]
Позиция архиепископа Лазаря Барановича. Несмотря на то, что к Лазарю Барановичу после суда над патриархом Никоном в 1666 г. в Москве относились с большей симпатией, чем к Мефодию Филимоновичу и даже Иннокентию Гизелю, архиепископ во время казацкого бунта проявил себя двузначно. У него был повод для обиды на московскую власть: продолжался конфликт с нежинским и киевским воеводами. Не сложились у Барановича отношения и с главой Малороссийского приказа А. Л. Ординым-Нащокиным. В отличие от печерского архимандрита и местоблюстителя, Баранович не удосужился отослать в Москву письмо о происходящих на Левобережье событиях. Возможно поэтому Лазарю, в отличие от Гизеля и Филимоновича не была прислана царская грамота с просьбой «умиротворения» взбунтовавшегося населения. По началу Лазарь Баранович, как и Иннокентий Гизель не предпринимал вообще никаких действий в отношении происходящих событий. Такое поведение, по всей видимости, дало почву для различных слухов, которые также не улучшали отношений между архиепископом и царской администрацией. Так, в апреле 1668 г. под Почепом было взято в плен два казака, которые дали показания о том, что «про измену ведали с Ивашком Брюховецким Новгородский епискуп Лазорь Боронович, да нежинский писарь Романовский да из Почепа Петрушка Рословец, а опричь де их измену нихто не ведал…»[180]
Конечно же, слух об участии черниговского архиепископа в интриге Брюховецкого не мог быть правдой. Об этом свидетельствует письмо, отправленное Барановичем гетману 15 марта 1668 г. Это письмо интересно тем, что оно не похоже на другие подобные послания от Барановича: в нем нет ни красивой риторики по отношению к царю, ни безапелляционной поддержки царской власти. В первую очередь архиепископ «скорбел» о кровопролитии, «…дабы тот огнь угасил православный наш народ Росийский, дабы по суху ходил, как Израиль… кая полза крови христианской? Се трус велик, якоже кораблю Украинскому кровавыми покрыватися волнами…»[181] Особенно категорично в своем письме Баранович выступал против союза казаков с турками: «…яко огню с водою, так верному войску Запорожскому с неверным войском бусурманьским соединение…»[182]
В этом письме отразилось желание Лазаря Барановича и ограничить прерогативы царских воевод на Украине и смягчить «Московские статьи» 1665 г. дополнительными «вольностями». Выход из сложившейся ситуации он видел в возвращении Брюховецкого «под обороною монарха благоверного (Алексея Михайловича — Д. С.) придании волности войску Запорожскому»[183]
Таким образом, не поддерживая сам бунт, союз Брюховецкого с татарами и турками и измену царю Алексею Михайловичу, Лазарь Баранович проявил определенную симпатию по отношению к некоторым требованиям восставших. Надо отметить еще одно важное обстоятельство: если Иннокентий Гизель находился в Киеве под защитой воеводы Петра Шереметева, то для Барановича, после убийства Ивана Брюховецкого в июне 1668, фактическим гетманом стал Петр Дорошенко, которого архиепископ называл «настоящим превосходительным господином…»[184] Московское правительство могло удивить еще и то, что во время приближения к Новгороду Северскому царских ратных людей архиепископ покинул свою резиденцию в Спасском монастыре, уехал в Новгородскую крепость, оказавшись, таким образом, под защитой казаков Дорошенко. Однако в дальнейшем выяснилось, что причиной такого поведения послужила жестокие меры, предпринятые Щербатовым для подавления мятежа[185].
Еще в то время, когда Дорошенко фактически управлял Левобережьем, Лазарь Баранович вступил в переписку с черниговским полковником Демьяном Многогрешным[186]. После того, как Дорошенко вернулся в Чигирин, Многогрешный, оставленный на Левобережье в качестве наказного гетмана, оказался в крайне щекотливом положении. У него не было надежных сторонников среди старшины: истеричный, склонный к пьянству, он не обладал авторитетом Дорошенко. При этом Многогрешный уже находился под угрозой со стороны сил Г. Г. Ромодановского. В такой ситуации он охотно вспомнил о предложениях архиепископа и попросил его выступить посредником между ним и Москвой. Результатом переговоров стало очередное письмо Барановича. Остановимся на тексте этого послания. Интересно, что архиепископ, несмотря на всю ту лесть, которой он, как обычно наполнил свое письмо, довольно жестко критиковал царских воевод: «Аще явиши им милость свою, — писал он Алексею Михайловичу, — сие глаголют и пишут ко мне: извести пресветлому царю: аще милости его не обрящем. Лутче нам еже домы наши оставити, неже вкупе с воеводы быть»[187] Этот пассаж не стоит трактовать только в свете конфликта Лазаря Барановича с московскими воеводами. Как уже было упомянуто, в 60-е гг. XVII в. представители киевского духовенства считали себя (что было в определенной степени обосновано их деятельностью во время измены И. Выговского и Ю. Хмельницкого) посредниками между населением Левобережья и царским правительством. «…и нам архиереом благословляти кленущия вас и молитися за творящую вам напасть»[188], — писал Баранович о посреднической роли киевского духовенства. Говоря о «вожделенных вольностях» (в первую очередь о ликвидации института воеводства на Украине), Баранович привел пример поляков, которые не поняли, что казаки — это «род сицев, иже свободы хощет, воинствует не нужею, но по воли». Архиепископ намекнул, что казаки могут снова отложиться от государя, так как «от однех воевод, с ратными людми в городех будучих скорбят, и весь мир сущими воеводами в городах украинных, одне в Литву, а иные в Полшу идти готовы, подущение всегдашнее от варваров имеют»
