Румянцевский сквер - [40]
— Отплясал, Мишка! Помнишь, как мы на Ханко в Дом флота ходили?
— Ну.
— А самый хороший был у меня последний танец. Когда «Сталин» подорвался, а я в залив сиганул… тут она подплыла… я ее облапил, а она подбрасывает, подбрасывает… — Кузьмин засмеялся.
— Тебе с бабами всегда везло.
— Везло! — подтвердил Кузьмин и, оскалив зубы, еще пуще захохотал.
Странно и грозно прозвучал его смех в холодном, ледяном погребе, в клубах махорочного дыма, в сумасшедшей этой ночи, подсвеченной пожаром и ракетами, перекрещенной трассами пулеметного огня.
— Кузьмин, останешься за старшего, — сказал Колчанов. — Держитесь, братцы. Мы за вами вернемся. Пошли, Цыпин.
Они выбрались из погреба. Тут стоял Ваня Деев в отрытом в снегу окопе. Молодое, безусое и безбородое лицо его, стянутое по бокам ушами шапки, было обращено к северу, к немецким позициям. Оттуда продолжали бить пулеметы, простреливая поле от сарая до погреба.
— Не спят фрицы, — сказал Ваня Деев. — А вы пошли? Ну, счастливо.
— Тебя Кузьмин сменит. — Колчанов обнял его за плечи. — Будешь с ним впересменку стоять. А мы вернемся, Ваня.
С неба, пульсирующего розовым светом от догорающего сарая, сыпался негустой мокрый снег. А хутор, совсем уже догоревший, рисовался ломаным черным силуэтом.
Колчанов и Цыпин поползли на юг. Своих ног Колчанов не чувствовал, и это было плохо. Руки болели, острой болью кололо в спине. Он слышал за собой тяжелое дыхание Цыпина, потом перестал слышать, обернулся. Цыпин лежал на боку в снежной борозде, проложенной Колчановым. Пришлось вернуться к нему.
— Ты чего?
— Плечо, — сипло сказал Цыпин. — Болит, спасу нет. Ты иди один, Колчанов.
— Ну нет. Отдохни немного. Вон до кустов доползем, еще метров триста открытых, а дальше встанем на ноги. Лесом пойдем.
Колчанов перевернулся на спину. Мокрый снег холодил лицо, ложился на губы, можно было его слизывать. Похоже, оттепель начинается… Хоть бы ноги выдержали…
Поползли дальше. Ползли долго, с передышками. Ну, вот он, кустарник, подлесок. Можно наконец подняться на ноги. Колчанов сверил с компасом направление к передовой, к той низинке, которая вела к позициям Второй ударной. Пошел, проваливаясь в снег. Плохо шли ноги. Хоть руками их переставляй. Вдруг он, оглянувшись, увидел, что Цыпин стоит, прислонясь к сосне. Черт, да что же это такое? Пришлось сделать десятка два трудных шагов обратно. Цыпин смотрел исподлобья.
— Не пойду дальше, — сказал он. — Не могу идти.
— Я тоже не могу. Надо, Цыпин.
Помолчали. Позади них пулеметы упорно продолжали расстреливать поляну.
— Да зачем тебе надо?
— Что? — не понял Колчанов невнятно произнесенные слова.
— Зачем тебе надо, само, чтоб я с тобой шел?
— Дурацкий вопрос. Вдвоем легче. Больше шансов пройти…
— Нет. Тебе надо держать меня при себе.
— Как это?
— Тебе ж велено, само… присматривать за мной…
— Чего-о? — разозлился Колчанов. — Хватит пороть хреновину! Давай, давай, пошли!
Шагнул было с протянутой рукой, чтобы отодрать этого болвана от сосны, — и отпрянул: Цыпин быстрым движением наставил на него автомат. Лицо его, с черными провалами глаз, с запекшейся кровью на разбитой нижней челюсти, было страшно.
— С ума ты сошел, Цыпин.
Тот ничего больше не сказал. Ствол автомата, черным зрачком уставившийся на Колчанова, слегка подрагивал.
— Ну и черт с тобой!
Колчанов повернулся, пошел, по колено утопая в снегу. Оглянулся — тот все еще стоял, держа его на прицеле. Но, отойдя на полсотни метров, Колчанов потерял Цыпина из виду. Либо деревья прикрыли, либо тот уже пустился по-пластунски обратно. Небо там, над поляной, все еще дрожало и мерцало.
Лес был полон сырым застоявшимся холодом. Ветер раскачивал беспокойные кроны сосен. Никогда Колчанов не чувствовал себя таким потерянным, беспомощным, как в эти часы продвижения по враждебному лесу. Ноги отказывались идти. То и дело приходилось ползти, потом он заставлял себя подниматься. Раза два, наткнувшись на деревья, обнаруживал, что спит на ходу. Или просто теряет сознание.
Еще он помнил, что, пройдя низиной и начав подъем на ее пологий, поросший кустарником склон, слышал немецкие окрики, замирал под беспощадным светом ракет. Ночь гудела ветром, мигала ракетами, стучала пулеметами, забивала снегом беззвучно зовущий рот.
Беспамятство вдруг оборвалось отчетливым матерным словом.
Колчанов раскрыл глаза. Он лежал на дне окопа, над ним склонились две головы в шапках со спущенными ушами. Серые армейские шапки со звездочками, серые шинели — свои, свои!
— Свой я, — разжал он губы, замкнутые холодом и отчаянием. — Свой… с десанта…
— Я ж говорю, с десанта он, — сказал один из солдат.
А второй:
— Мы тебя, парень, чуть не пришили мордой к снегу, когда ты на дозор выполз. Кричим тебе, кричим, а ты, твою мать, ползешь, как танк.
Потом, в землянке, где на ящике тускло горела коптилка — фитиль в снарядной гильзе, — Колчанова допрашивал майор с усами, как у Буденного, а другой офицер, врач, наверное, или фельдшер, осматривал, качая головой, его разутые бесчувственные ноги. Колчанов коротко рассказал о гибели десанта, потом попросил достать из слепцовского планшета карту.
— Карандаш дайте, — сказал он майору.
С первых страниц романа на читателя обрушивается лавина загадочных происшествий, странных находок и удивительных приключений, скрученных авторами в туго затянутый узел. По воле судьбы к сотрудникам спецлаборатории попадает таинственный индийский кинжал, клинок которого беспрепятственно проникает сквозь любой материал, не причиняя вреда ни живому, ни мертвому. Откуда взялось удивительное оружие, против какой неведомой опасности сковано, и как удалось неведомому умельцу достичь столь удивительных свойств? Фантастические гипотезы, морские приключения, детективные истории, тайны древней Индии и борьба с темными силами составляют сюжет этой книги.
Сага о жизни нескольких ленинградских семей на протяжении ХХ века: от времени Кронштадского мятежа до перестройки и далее.
Фантастический роман о необычной судьбе землянина, родившегося на космическом корабле, воспитывавшегося на другой планете и вернувшегося на Землю в наши дни. С первых страниц романа на читателя обрушивается лавина загадочных происшествий, странных находок и удивительных приключений, скрученных авторами в туго затянутый узел.Для среднего и старшего возраста. Рисунки А. Иткина.
Повесть продолжает сюжетную линию, начатую в рассказе "Формула невозможного.Через много лет Новиков и Резницкий возвращаются на планету Смилу, чтобы проверить как живут аборигены, оставшиеся без опеки Центра... .
На 1-й стр. обложки — рисунок Г. ФИЛИППОВСКОГО к повести Льва Константинова «Схватка».На 2-й стр. обложки — рисунок Ю. МАКАРОВА к научно-фантастическому роману Е. Войскунского, И. Лукодьянова «Плеск звездных морей».На 3-й стр. обложки — рисунок В. КОЛТУНОВА к рассказу Даниэля де Паола «Услуга».
Две фантастические повести — «Химера» и «Девиант» — примыкают к роману своей нравственной проблематикой, драматизмом, столь свойственным ушедшему XX веку. Могут ли осуществиться попытки героев этих повестей осчастливить человечество? Или все трагические противоречия эпохи перекочуют в будущее?…У героя повести изредка проявляется странный дар: иногда на него «находит»… вроде озарения… и он вдруг видит то, что обычному взгляду не видно, скрыто временем или расстоянием.
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
В книгу Регины Дериевой вошли произведения, прежде издававшиеся под псевдонимами Василий Скобкин и Малик Джамал Синокрот. Это своеобразное, полное иронии исследование природы человеческой глупости, которое приводит автора к неутешительному выводу: «придурков всюду хватает» — в России, Палестине, Америке или в Швеции, где автор живет.Раньше произведения писательницы печатались только в периодике. Книга «Придурков всюду хватает» — первая книга прозы Дериевой, вышедшая в России. В ней — повести «Записки троянского коня», «Последний свидетель» и другие.
Многоплановый, насыщенный неповторимыми приметами времени и точными характеристиками роман Светланы Шенбрунн «Розы и хризантемы» посвящен первым послевоенным годам. Его герои — обитатели московских коммуналок, люди с разными взглядами, привычками и судьбами, которых объединяют общие беды и надежды. Это история поколения, проведшего детство в эвакуации и вернувшегося в Москву с уже повзрослевшими душами, — поколения, из которого вышли шестидесятники.
В новую книгу Леонида Гиршовича вошли повести, написанные в разные годы. Следуя за прихотливым пером автора, мы оказываемся то в суровой и фантасмагорической советской реальности образца семидесятых годов, то в Израиле среди выехавших из СССР эмигрантов, то в Испании вместе с ополченцами, превращенными в мнимых слепцов, а то в Париже, на Эйфелевой башне, с которой палестинские террористы, прикинувшиеся еврейскими ортодоксами, сбрасывают советских туристок, приехавших из забытого Богом промышленного городка… Гиршович не дает ответа на сложные вопросы, он лишь ставит вопросы перед читателями — в надежде, что каждый найдет свой собственный ответ.Леонид Гиршович (р.
Борис Носик хорошо известен читателям как биограф Ахматовой, Модильяни, Набокова, Швейцера, автор книг о художниках русского авангарда, блестящий переводчик англоязычных писателей, но прежде всего — как прозаик, умный и ироничный, со своим узнаваемым стилем. «Текст» выпускает пятую книгу Бориса Носика, в которую вошли роман и повесть, написанные во Франции, где автор живет уже много лет, а также его стихи. Все эти произведения печатаются впервые.