Румпельштильцхен - [96]

Он взглянул на свои руки и содрогнулся всем телом. Он все еще разглядывал свои руки. И я был удивлен, когда заметил, что у миссис Гибсон по щекам текут слезы. Блум немного подождал, а затем очень осторожно спросил:

— Мистер Маршалл, а с дочерью вашей что потом было?

— О Господи, — выдохнул он.

— Вы ведь расскажете мне сейчас и о ней тоже?

— Господи, — снова застонал он. — Господи, — и снова начал заламывать руки, а затем быстро закрыл ладонями лицо и начал рассказывать. Голос его глухо звучал сквозь ладони. — Я забрал ее с собой в мотель. Я понимал, что ее обязательно станут искать, и еще подумают, что я похитил ее ради выкупа, свою-то собственную дочь! Я никуда не мог с ней отправиться, нельзя было допустить, чтобы ее кто-нибудь увидел. На ней была все та же ночная рубашка, в которой она была, когда я забрал ее ночью в воскресенье из дома. Я не знал даже, можно ли мне пойти и купить ей что-нибудь из одежды, я вообще представить себе не мог, что делать. Когда в среду я отправился на похороны, то ее я оставил связанной у себя в комнате в мотеле, связанной и с кляпом во рту, свою-то собственную дочь! Я просто не знал, как поступить дальше.

— А почему вы все же пришли на похороны? — спросил Блум.

— Я подумал, что если я буду там, я имею в виду, если я буду там и стану выражать свою скорбь по ней, то никому не придет в голову заподозрить меня, понимаете, что я имею в виду? А затем, когда мы разговаривали с мистером Хоупом, я выяснил, что ему известно о тех моих звонках, а если знает он, то полиции все и подавно известно, разве нет? Итак, мне во что бы то ни стало нужно было выбраться из Калусы, увезти Элли куда-нибудь далеко-далеко от этого места. Но я не знал, куда. Я понимал, что возвращаться обратно в Джорджию с ней мне нельзя, а ничего другого мне на ум не приходило, я не знал, как поступить дальше. Та работа в Джорджии для меня ровным счетом ничего не значила, я мог бы запросто бросить ее, но ведь я вообще не имел представления, куда после всего этого можно было бы податься. Я имею в виду, как мне было можно где-либо найти работу или вообще появиться где-либо на людях вместе с дочкой, когда здесь все уже перевернули вверх дном, разыскивая ее?

Он все еще сидел, закрыв лицо руками. Его слова было трудно расслышать. Блум придвинулся поближе к нему. Я стоял рядом с миссис Гибсон, которая достала из сумочки на редкость изящный, обшитый по краям платочек и промокнула им глаза, а затем спрятала его обратно в сумочку. Щелчок металлического замочка прозвучал в той маленькой камере на манер оглушительного выстрела.

— Была… была пят… была пятница. Я тогда наконец решился выбраться отсюда. Думал сначала вместе с ней отправиться на Рифы, там нанять яхту, и выйти в море, и оставаться там до тех пор, пока не обдумаю окончательно своего последующего шага. Я сказал Элли, что мы уезжаем. Еще раньше я принес с рынка фрукты, немного сыра, бутылку вина, и мы ужинали у меня в комнате, и я ей как раз тогда сказал, что завтра утром мы уедем. Мы поплывем на яхте, рассказывал ей я, и еще спросил, любит ли она кататься на яхте. Элли объявила мне, что со мной ей ни на какой яхте кататься не хочется, и вообще она хочет домой к маме. Я сказал… я сказал ей, твоя мама умерла, малышка, и потом в первый раз с тех пор, как я увез ее из дома я… я рассказал ей, кто я. Я ей сказал: «Я твой папа, я буду о тебе хорошо заботиться, ты не бойся». Она серьезно поглядела на меня, а я как раз тогда сидел и чистил апельсин, а в руке у меня был нож, который я всегда держу в машине на всякий случай, ну там, если вдруг придется отправиться на рыбалку… я им чистил апельсин, для нее, этот апельсин был для нее, а она поглядела на меня и сказала: «Ты не мой папочка! Мой папочка Тони Кениг!» — и тут она проворно вскочила на ноги и побежала к двери. Я поймал ее у самого порога, она даже замка не успела открыть, я схватил ее за волосы, и я… она стала вырываться, а у меня в руке был нож, я… я просто… я думаю, что я… снова вышел из себя, черт возьми, она сказала, что Тони — ее папочка, в то время как это я был ее отцом! И я… я думаю… я, это… ножом. Кажется я… я ей горло ножом…

— Ну ладно, мистер Маршалл, — проговорил Блум.

— Кажется я ее убил.

— Ладно, — сказал Блум.

— Я очень сожалею, — еле выговорил Маршалл.

Наверху в приемной миссис Гибсон стала просить прощения у Блума, что она не проявила должной бдительности во время проживания Маршалла в ее мотеле. Она ведь видела, как он принес девочку, она видела фотографии пропавшей девочки и в газетах, и по телевизору, но тогда она вовсе не придала этому никакого значения, не увидела в том никакой взаимосвязи. Блум уверил ее, что в том вовсе не было ее вины. Он поблагодарил миссис Гибсон за оказанную помощь, а затем попросил одного из полицейских отвезти ее обратно домой. Стенные часы показывали половину седьмого вечера. В участке было на редкость тихо и спокойно. Блум волновался, что признание Маршалл может быть сочтено недействительным, потому что сделано оно было в присутствии меня и миссис Гибсон. Я сказал ему, что, лично я не вижу никаких оснований для возражений по этому поводу, но Блум все равно выглядел очень обеспокоенным и сказал, что ему все же хотелось бы тут же связаться с адвокатом штата.