Румия - [48]

Цоба снял со станка последний конус, положил его на стеллаж и, вытирая ветошью руки, довольный, проговорил:

— Конечно, гвардеец, черт с ним. Не для него вовсе возился я. Охота, Качан, мастеру сделать такое, чтоб…

Вдруг Цоба умолк, прислушался. Кто-то возился у дверей цеха.

Цоба молча кивнул Сашке. Ребята спрятались за стеллаж.

Щелкнул замок. Дверь скрипнула, и в цехе появился Степан Петрович. В руках у него был сверток. Ребята замерли.

— Полундра, — прошептал Цоба, — чего это он?

Кольцов подошел к станку, нежно погладил здоровой рукой суппорт. Вздохнул и быстро развернул сверток. Там оказался синий комбинезон. Степан Петрович переоделся, достал из тумбы металлический прут, зажал его в патроне и включил станок.

Удивленные ребята молча наблюдали за своим комсоргом. Действовал Степан Петрович одной рукой медленно и неловко, злился, швырял на пол торцовый ключ, вздыхал, вытирал капли пота на лице и снова принимался за работу. Время от времени он приговаривал вслух:

— Врешь, заработаешь. — При этих словах он быстрыми движениями растирал искалеченную руку, будто она затекла.

А вот у Сашки нога, действительно, затекла. Словно тысячи иголок впились в икры. Потянул Сашка ногу — и загремело что-то с верстака.

— Кто там? — Степан Петрович насторожился.

— У-у, растяпа! — громко сказал Цоба, замахиваясь на Сашку.

— Кто? — не понял Кольцов.

— Мы это.

Ребята вышли из-за укрытия.

— Цоба? Качанов? — удивился Кольцов. — Вот уж от вас не ожидал, что шпионить будете.

— Мы никогда еще не шпионили, — обиделся Цоба и направился к выходу.

— Стой! Чего пузыришься? К чему прятались в цехе?

— По делу секретному, — дерзил Цоба. — А вы?

— Я… гм… — Степан Петрович замялся, пожал плечами: дескать, чего спрашивать? И так все ясно.

Этот жест и Цобу смутил. Он для чего-то прокашлялся, облизал губы и вопросительно взглянул на Сашку: что делать?

— А вы знаете токарное дело или заново учитесь? — спросил Сашка.

— Пятый разряд у меня был, хлопцы. Пятый!

— Так это ж запросто опять начать работать.

— Правой запросто, а левой… — Он качнул искалеченной рукой. — Ну, ничего…

В окне вдруг выросло курносое лицо Мишки Потапенко. Он прикладывал ладони к стеклу и пристально всматривался в цех.

Затем к окну подошел Брятов. Он так же, как и Мишка, приложил ладони к стеклу.

Прятаться было бесполезно.

— Вот Медведь, — выругался Цоба, подходя к окну, — выследил-таки.

Брятов махал ребятам рукой, звал к себе на улицу.

Делать нечего, ребята быстро прибрали станки и вышли.

— Я ж казав, шо воны туточки, — глуховато говорил Потапенко. — Ще за завтраком шось шушукалыс. Хитрюги.

— Качан, — обратился к Сашке Игорь, — где пригласительные билеты? Почему зажимаешь?

— Нужны они мне, я просто забыл. Вот они. — Сашка полез в карман. — Стоило из-за этого разыскивать нас.

— Не из-за цего, — заговорил Мишка. — Девчата булы у нас. Просили, шоб на бал гармонь взять. Тики я один не хочу.

— Ты ж — артист и стесняешься?

— Сам ты, Качан, мабуть, артист с погорелого театру.

— А дружок твой, Помидор?

— Спирочкин отказался петь, — ответил за Мишку Брятов.

— Каже, шо грошей там не платят, — добавил Мишка. — Цэ ж Помидор.

— А при чем мы? — удивился Качанов. — У нас же талантов нет.

— Тэ ж мэни, таланов, — протянул Мишка. — Цыган гарно пляшет, а ты вирши читай.

— Стыдно идти с одной гармошкой, — взмолился Брятов. — Давай, Цыган, яблочко.

— Это бы да, — задумчиво проговорил Сашка. Он вмиг представил себя на сцене, даже ощутил на себе взгляд той девчонки. На вечере-то он наверняка узнает, как ее зовут. Вот сочинит стихи, да как прочтет! Тогда не повернется у нее язык капустой обзывать.

— Давай, Борька, утрем нос пискухам, — предложил он другу.

— Яблочко, яблочко, — недовольно приговаривал Борис. — Разве ж в этой форме пляшут яблочко. То ж флотский танец. Форма нужна моряцкая.

— Есть форма, Борис, — сказал Кольцов. — Я-то флотский. Велика будет, подошьем. Пошли ко мне домой.

Степан Петрович повел друзей по узкому переулку, спускающемуся к Днестру. Увитая диким виноградом калитка пропустила их во дворик. Цвет с деревьев уже опал. Абрикосы оделись листвой и прятали в ней зеленые, размером с горошину плоды. Цвели только яблони. Над розовыми лепестками гудели пчелы. В глубине садика ребята заметили белую стену мазанки, а чуть выше — красную черепичную крышу. Крыша, будто лихо заломленная шапка, придавала хатенке веселый и нарядный вид.

— Вот мой корабль. Как? Нравится?

«Такое море и у меня в лесу было бы, — усмехнулся про себя Сашка. — Точно такое и сулил мне Колька Свиридов».

— И пират есть, — улыбнулся комсорг, поймав насмешливый взгляд Качанова. — Пират!

Из немецкого снарядного ящика, приспособленного под конуру, выполз на передних лапах большой серый пес. Не поднимаясь с земли, зевнул, потянулся, тряхнул всем телом, отчего с шерсти полетели опилки и стружки. Снова зевнул и, гремя цепью, скрылся в конуре.

— Ох, и лентяй! — проговорил Степан Петрович. — Хотя бы гавкнул для солидности, Пират!

Пират, положив морду на лапы, прикрыл глаза.

— Вот пес, — засмеялся Кольцов. — Еще до войны я его на фотоаппарат выменял: думал, овчарка. Цвет-то серый, и уши торчали, когда щенком был. Потом обвисли уши, и оказалась у меня в доме обыкновенная дворняжка.