Рукой Данте - [10]

Но в шесть лет от одной мысли, что придется входить в ту комнатушку и открывать там рот, у меня дрожали коленки. От одной мысли, что надо войти туда и признаться в убийстве, у меня мозги коченели от страха. Даже если Он, сам Господь Бог, ставит убийство ниже работы по воскресеньям или непочитания отца и матери, одна эта мысль сводила меня с ума.

Я отправился на поиски брата дедушки. В клубе его не было, зато я нашел его в гараже. В этом гараже никогда не стояла ни одна машина, а вот брат дедушки пропадал там частенько, хотя сам гараж ему не принадлежал. Мой родственник сидел на стуле, в шортах-бермудах, старых, без шнурков туфлях из крокодиловой кожи, надетых на босу ногу, и в белой рубашке, не застегнутой и не заправленной. На голове шляпа, сдвинутая не набок, а на затылок. Во рту веревка. В общем, он выглядел как обычно.

— Привет, старина, — сказал брат дедушки.

— Привет, дядя, — сказал я.

— Ну и видок у тебя. Привидение встретил? Что случилось?

Он посмотрел на засохшее темно-коричневое пятно у меня на руке, но промолчал.

— Я убил какого-то мальчика.

— Когда?

— Только что.

— Где?

— На стекольной фабрике.

— Как?

— Перерезал ему горло.

— Он местный?

— Раньше не видел.

— Где перо? — Дядя заметил, что я его не понял. — Нож. Где нож?

— Выбросил в канаву.

— Иди, умойся.

Он кивнул в глубь гаража. Иногда к нему приходили люди. С одними он сидел у входа, других принимал подальше от посторонних глаз. Там, у дальней стены, стоял умывальник. Умывшись, я почувствовал себя лучше. Дядя, вот кто заменял мне исповедника, и он никогда не повышал голос и не проклинал меня.

— Почему ты это сделал?

— У него был большой нож, и он спросил, хочу ли я умереть.

— Значит, начал не ты. Начал он.

— Да.

— Как ты себя чувствуешь?

— О'кей. Теперь. Теперь я о'кей.

— Хочешь сделать на этом карьеру или что? Считаешь себя маленьким крутым парнем?

— Нет.

— Хорошо. Потому что никакой ты не крутой. Помнишь, что я всегда говорил? Золотое правило. Возлюби ближнего своего.

— Да.

— И не будь таким, как этот парень, на которого ты наткнулся. Не задавайся.

— Да.

— Да. Ты ведь не задаешься, нет? А еще? Что еще я тебе говорил?

— Не задавайся и не позволяй никому задаваться.

— Так, значит, ты ничего такого не делал?

— Нет.

— Уверен, что он не местный?

— Раньше я его не видел.

— Подойди сюда.

Я подошел, и он потрепал меня по плечу и взъерошил волосы.

— Дядя!

— Что?

— Мне надо рассказать об этом, когда я пойду на исповедь?

— О чем ты? Какая исповедь?

— У меня первое святое причастие.

— А-а, это… Бог повсюду, верно?

— Да.

— И Он все слышит?

— Да, Он все видит и слышит.

— Так кто важнее, Бог или священник?

— Бог.

— Ну вот, Бог услышал твое признание. Ты сказал об этом вслух. Я слышал. Бог слышал.

— А ты тоже так делаешь?

— Я так делаю.

— И что? Греха уже нет?

— Ты не согрешил. Согрешил тот парень, который без всякого повода вытащил нож. Грех на нем. Бог наказал его через тебя.

— Спасибо.

— Друзья?

— Друзья.

Я улыбнулся. В его глазах тоже была улыбка.

— Только помни: то, что происходит между нами и Богом, — это нечто особенное. Никому об этом не говори. Вот это грех. Большой грех.

Я понял. А главное, получил прощение. Я никому не рассказывал о том убийстве, и прошло еще тринадцать лет, прежде чем я убил другого человека. Но это не важно.

— Эй, пацан, хочешь умереть?

Так получилось, что это воспоминание и этот вопрос посетили меня на Кубе, когда я лежал в гамаке, чувствуя, как входят в меня смерть и шум моря.

Гангрена.

Услышав это слово в ночной тиши, я поймал себя на том, что произношу его шепотом, перекатывая и растягивая «р», копируя и утрируя испанский акцент, обращаясь к распухшему колену приподнятой и вытянутой ноги: гангрррена.

Гангрена. Ампутация. Неприятная болезнь. Неприятное лечение. В тот период жизни я каждый день проживал под угрозой ампутации. Диабет. Он не очень заметен в окружении СПИДа и рака груди, но за год убивает людей больше, чем эти двое, вместе взятые. СПИДом больны примерно три четверти миллиона человек в Соединенных Штатах Америки, раком груди — около двух с половиной миллионов, всего получается чуть меньше трех с половиной миллионов. Диабетиков в Штатах шестнадцать миллионов. СПИД ежегодно убивает примерно тридцать с чем-то тысяч американцев, рак груди — около сорока с лишним тысяч, всего около семидесяти пяти тысяч. Диабет каждый год убивает более ста восьмидесяти тысяч человек. Ежегодно правительство выделяет на исследования СПИДа и рака груди немногим более двух миллиардов долларов. На исследование диабета оно дает менее трехсот пятидесяти тысяч. Достаточно посмотреть на цифры, чтобы сделать вывод: эта болезнь не в моде, на ней хрен заработаешь.

Что же происходит с диабетиками? Скажем так, они; подвержены тенденции умирать молодыми. Мягко говоря. Причиной большинства смертей становятся осложнения: в этом мерзком перечне и слепота, и диабетическая кома, и почечная недостаточность, и гипергликемический приступ.

К ампутации, точнее, как бывает чаще всего, к ампутациям, ведет почти неизбежная невропатия, распространяющаяся от конечностей. Контролировать ее пытаются хирургическими средствами, отрезая сначала палец, потом стопу, потом… Ну и так далее. Затем переходят на другую ногу.