Руководство джентльмена по пороку и добродетели - [84]

Конечно, Сципион мне не верит.

– Вы скрываетесь от властей? – спрашивает он.

– Допустим. Послушайте, нам хочется попадаться им ничуть не больше вашего. Но доверьтесь мне: если вы сейчас встанете на якорь и позволите им подняться на борт, я, пожалуй, смогу нас всех спасти.

– Откуда мне знать, что ты не лжешь?

– А у вас нет другого выхода.

Наверху с приглушенным треском схлопывается верхний парус.

– Потом, если хотите, получите свой выкуп, – добавляю я. – Но если сейчас попытаетесь сбежать, вам эти деньги уже не пригодятся.

Сципион с нечитаемым лицом рассматривает по очереди нас троих. Потом вдруг кидает тюк, где стоял, и кричит в сторону палубы:

– Бросить якорь! Будем сдаваться.

– Сцип… – возмущается кто-то с вантов, но Сципион не дослушивает.

– Монтегю прав: у них больше людей и оружия, принять бой – значит пойти на верную смерть. Живо стянуть паруса и бросить якорь! – И спрашивает меня, тихо и тревожно: – Расскажи, что ты задумал.

Остро чувствуя, как ко мне обращаются все глаза и уши, я отвечаю:

– Позволите заглянуть в ваш тюк?

24

Французы нас действительно заметили: они поднимают белое знамя в знак готовности к переговорам, мы никак не отвечаем. Они спускают баркас и плывут к нам. Пираты едва снисходят до них: сбрасывают веревочную лестницу, чтобы моряки взошли к нам на борт.

Сперва по ней взбираются сколько-то рядовых матросов: очевидно, чтобы, если что, принять на себя все пули, – а за ними уже появляется офицер. Он примерно ровесник отца, обветренный и потрепанный бурями не меньше пиратов, но в нем куда больше лоска. Ветер путает в его ногах полы плаща, обметает ими свисающие с пояса ножны. Офицер перебрасывает себя через борт и важно шагает по палубе к команде, заложив руку за спину и выпятив нижнюю челюсть. Дорога вроде бы совсем близкая, но он смакует каждый шаг, будто изысканное блюдо. За ним на борт залезает целый легион моряков. Числом они превосходят пиратов втрое, если не больше.

Сципион, сжимая в руках треуголку, выступает вперед и приветствует офицера:

– Сэр.

Тот едва не подпрыгивает, будто мимо пробежала крыса.

– Как смеешь ты со мной заговаривать?

Право слово, мне даже с другого края палубы слышно, как скрипят зубы Сципиона.

– Я капитан судна, – отвечает он.

– Сомневаюсь, если только вы не пираты. – Офицер морщит нос. – Где ваш командир?

Он оглядывает команду – явно ждет, что найдет среди нее настоящего капитана. Потом его взгляд падает на нас с Фелисити. На нас богатая одежда, собранная из награбленного на шебеке. Найти мне камзол с рукавами по размеру оказалось чертовски сложно: надеюсь, нас не выдаст то, что я закатал их дважды и они все равно болтаются. Но – вот чудо, достойное Нового Завета! – в горе мужской одежды отыскалось чудное шелковое платье в папиросной бумаге: должно быть, кто-то из пассажиров вез своей любимой. Вырез куда глубже, чем обычно носит Фелисити, и под взглядом офицера она нервно перебирает пальцами, будто тянется прикрыться. Одно хорошее дуновение ветерка – и внимание всех офицеров будет безраздельно принадлежать ей. Помимо ее собственной воли.

– Вы еще кто, черт возьми? – вопрошает он нас.

– О том же мы можем спросить и вас, – отвечаю я как можно беспечнее, стараясь скрыть весьма ощутимое волнение. – На каком основании вы вторглись на наше судно?

– На ваше судно? – повторяет он.

– Вернее, моего отца, – поправляюсь я.

Брови офицера карабкаются куда-то к макушке.

– Вашего… отца?

– Поверьте уж, не матери. – Я запоздало пускаю в ход ямочки на щеках. Офицер хмурится.

– Вы идете без единого флага.

– Проклятый шторм все их посрывал. Думал было повесить туда камзол английского кроя, как раз на случай гостей вроде вас, но пожалел хорошую одежду. Мне их пошили в Париже, каждый – как конфетка.

Я шагаю вперед – едва удержав на себе обувь, безнадежно большую, как и камзол, – и вручаю ему кожаную папку, которую мы откопали в том же тюке, что и платье Фелисити. Она забита сопроводительными бумагами, очень похожими на те, что отец перед отъездом вручил Локвуду. Я все поставил на то, что такая папка отыщется, – и Фортуна, видимо, решила, что за ней должок за встречу с распроклятыми пиратами.

Француз принимает папку и листает бумаги.

– Джеймс Босуэлл, девятый лэрд Окинлек, – читает он.

Я широко развожу руки:

– К вашим услугам.

– Вы шотландец.

– Неужели по акценту не ясно? Долго же я колесил по Франции.

– А это?.. – он указывает глазами на Фелисити.

Я надеялся, что он не спросит.

– Мисс Босуэлл, – отвечаю я таким тоном, будто хочу добавить: «Кто же еще?»

– Говорите, корабль принадлежит… вашему отцу?

– Не совсем принадлежит… Он зафрахтовал его специально для нашего плавания по Средиземному морю. Видите ли, мы совершаем гран-тур, и, вообразите, в Дувре нас запихнули в обыкновенный паром до Кале. Натурально, я взбесился: там было тесно, все эти люди страшно смердели, я едва дышал. Думал, задохнусь. И, конечно, не захотел терпеть такие условия еще несколько недель, до самой Италии.

«Только не замолкай, – говорю я себе под его стекленеющим взглядом. – Не замолкай, глядишь, совсем его уболтаешь, и он тебе поверит».

– Словом, – продолжаю я, – я написал папаше и взмолился, чтобы он зафрахтовал мне собственное судно. Видите ли, я старший сын, и отец просто не может ни в чем мне отказать… Право слово, я луну с неба мог у него попросить… Вот, помнится, во дворце короля Франции был великолепный ковер, так я упросил отца написать самому королю…