Руководство джентльмена по пороку и добродетели - [74]

– Лучше.

И правда, по сравнению с прошлым пробуждением я уже почти в своей тарелке, хотя все тело ломит и в животе неспокойно. В горле поднимается мерзкая изжога, и я закашливаюсь.

Перси убирает волосы у меня с глаз, гладит большим пальцем мой висок. Я, кажется, все еще готов в любую секунду расплакаться и утыкаюсь лицом в сгиб локтя, как будто так смогу это скрыть.

– Что случилось?

– Мы сбежали, – Перси легко улыбается. – Только парой часов раньше, чем собирались.

– Что стало с Эленой? И с Данте?

– Мы сбежали, пока Элена была без сознания. Дверь в спальню Данте Фелисити на всякий случай подперла стулом, хотя вряд ли он стал бы нам мешать. Коварная у тебя сестра.

– Ты скрипку забрал? – спрашиваю я.

– Что-что?

– Скрипка твоя с тобой?

– Какая разница, это просто скрипка.

– Но ты ее забрал?

– Да. – Перси чуть сдвигается: футляр лежит у его бока.

На меня теплой волной накатывает облегчение – первое приятное чувство за несколько дней.

– А Фелисити где?

Я тру руками глаза и оглядываю округу. Мы сидим под длинным булыжным мостом, рядом с местом, где впадает в канал сточная канава. Вокруг мерзко смердит гнилыми фруктами, мочой и тухнущими на жаре сточными водами.

– И где это мы?

– У доков. Фелисити пошла искать какое-нибудь судно, на котором можно доплыть до Франции.

– Мы возвращаемся?

– А куда нам еще плыть?

Я не успеваю возразить: по брусчатке стучат деревянные каблуки, и через мгновение рядом со мной тяжело садится Фелисити.

– Ты проснулся!

– Да и ты не спишь.

– Ну это-то не новость. – Она касается моей щеки тыльной стороной ладони, в последний момент чуть не отдернув руку: похоже, боится, что я снова расплачусь. – Уже не такой бледный. И не такой холодный.

– Нас здесь всех зарежут и по частям продадут отцу.

– Монти-Монти, ты драматизируешь. – Двумя пальцами проверив мой пульс, Фелисити спрашивает: – Ты помнишь, что случилось?

– Элена меня отравила.

Фелисити коротко выдыхает через нос.

– Она тебя не травила.

– Она что-то в меня воткнула. – В доказательство я закатываю рукав, но след иглы уже зажил. – А потом мне стало плохо.

– Она вколола тебе белладонну.

– Это еще что?

– Сонная одурь, лекарство из их шкафчика. Это не яд, а обезболивающее. От него тело временно погружается в коматозное состояние, например, чтобы залечить повреждения. Вид у тебя был… довольно мертвый.

– Но я жив.

– Разумеется, – отвечает Фелисити.

– Слава богу, – добавляет Перси.

Я сажусь и, морщась, подтягиваю ноги к груди.

– Надо уезжать из страны, пока Роблесы нас не нашли.

– Какое им теперь дело, что с нами будет? – отмахивается Фелисити. – Плохо, конечно, что мы знаем тайну сердца их матери, но мы вернули им шкатулку, и им есть чем заняться.

– К слову, о шкатулке… – Я указываю подбородком в сторону футляра со скрипкой. Перси откидывает крышку; на их с Фелисити лицах написан ужас.

– Чем ты только думал? – вскрикивает Фелисити, когда Перси открывает отделение для канифоли, и на свет появляется Лазарев ключ. – Мы же хотели от него избавиться! Специально в Испанию ездили!

– Я не мог оставить его им… Матеу Роблес сказал мне шифр. – Я достаю ключ – руки так дрожат, что выходит только с третьего раза, – и кладу на ладонь. Мы склоняемся к нему. Теперь, на свету, видно, что он совсем небольшой. Бородка ключа напоминает заостренный слом кости. На головке нацарапан лев святого Марка, покровителя Венеции.

Подняв голову, я натыкаюсь на разъяренный взгляд Фелисити.

– И ради каких таких свершений ты снова его украл?

– Предлагаю поехать в Венецию и забрать сердце.

– Зачем?

– Ради Перси.

Перси берет у меня ключ и кладет себе на ладонь.

– Ты нашла нам корабль? – спрашивает он.

– И не один. Несколько шебек курсом в Геную и Марсель. Ближайшая отплывает примерно через час. Вообще им нельзя брать пассажиров, но я их уговорила. – Фелисити, помолчав, добавляет: – За деньги.

– Если на вас, пока я изображал труп, не свалилась груда золота, денег-то у нас как раз и нет, – замечаю я.

– Согласна, тут в моем плане осечка. Давайте сначала решим, куда нам надо.

– Только не в Марсель! – говорю я. – Рано нам туда. Давайте доплывем до Генуи, а оттуда как-нибудь доберемся до Венеции.

– Но мы не вправе забрать сердце! – возражает Фелисити. – За него отдана человеческая жизнь.

– Но нам же оно нужно, – настаиваю я. – А жена Роблеса все равно уже умерла, какая ей разница, воспользуется кто-то ее сердцем или нет?

Бровь Фелисити взлетает.

– Говоришь, нам нужно?

– Перси нужно, – поправляюсь я. Чего она к словам придирается? Все мы понимаем, о чем я.

– Перси, ты-то что скажешь? – спрашивает Фелисити.

Перси осторожно сжимает ключ в кулаке.

– Не хочу лишать ее жизни.

– Но почему? – удивляюсь я.

Он смотрит на меня с изумлением, похоже, не понимая, как об этом можно спорить.

– Монти, боже, да как я потом жить буду? Ни на день не забывая, что отнял человеческую жизнь, лишь бы излечиться.

– Но она и так мертва! Пусть хоть смерть ее будет не напрасной. Герцогу сердце отдавать нельзя, а ты будешь здоров.

– Я не хочу…

– Вспомни Голландию! Если ты поправишься, ты сможешь вернуться домой. Никакого бедлама. И мы с тобой сможем… – Представления не имею, как я рассчитывал закончить эту фразу. Она повисает в воздухе: пусть что угодно додумывает. Фелисити так точно додумает – а она, похоже, знает о моих чувствах куда больше Перси. От этой мысли хочется умереть со стыда, и я стараюсь на нее не смотреть.