Руководство джентльмена по пороку и добродетели - [103]

Как-то слишком тяжело я переживаю потерю. Мне сильно повезло, что я вообще жив, к чему скорбеть об утрате слуха в одном ухе? Но Перси меня, похоже, понимает: он обнимает меня за талию, и я утыкаюсь целой, не похожей на кусок мяса щекой ему в грудь.

– Мне так жаль, – говорит он.

– Ничего, – бормочу я, пытаясь придать голосу беспечность и беззаботность. Ни черта у меня не получается. – Могло быть хуже.

– О да, куда хуже, – смеется он тем своим смехом, который означает, что его хорошенько напугали. Я чувствую щекой, как бьется его сердце – и как вторит ему мое собственное. – Я так рад, что ты живой! – На последнем слове его голос дает петуха, и Перси невесомо целует меня в лоб – так невесомо, что я едва сам себе верю.

Не знаю, что это значит. Но что-то да значит.

Ия, Санторини

30

После семи дней плавания «Элефтерия» бросает якорь у маленького гористого острова Санторини в Эгейском море. Крутые берега изрыты вырезанными в базальте жилыми пещерами и выбеленными морем домишками с небесно-голубыми крышами. Между ними торчат крытые соломой мельницы, их быстрые лопасти кажутся лучами солнца. Само солнце в этом уголке Европы сияет как нигде. И целый мир становится ярче.

Сципион с командой остаются на корабле, но капитан находит нам с Перси и Фелисити жилище в утесах над морем: у нас теперь есть своя собственная голубая крыша и каменный пол, а хозяин – приятель Сципиона и согласен брать оплату итальянскими лирами. Все комнаты светлые, согретые солнцем, во дворике теснятся фиговые деревья и ютится крошечный веселый фонтан. А море – море, кажется, повсюду.

Первые дни полны какой-то беготни и дел: пираты сбывают груз, добывают еду и чинят корабль, мы знакомимся с островом и ищем нормального врача, который мог бы объясниться с нами хоть на одном языке, чтобы он осмотрел мое лицо. По дороге из Венеции меня лечила в основном Фелисити. Слух, похоже, вовсе не собирается возвращаться, а кроме пули над ухом я словил еще отдачу от пистоля, и теперь по всему лицу и шее, от волос до ключиц, разбросаны взбухшие пятнышки ожогов. Я еще не видел себя в зеркало, но сильно подозреваю, что правая сторона лица до конца жизни будет рябая и вся в шрамах.

Вот так я лишился главной своей красы.

– Не сказала бы, что можно назвать главной красой все лицо, – парирует Фелисити. – Обычно выбирают отдельные черты.

Мы сидим за столом во дворике, и Фелисити разматывает мою голову, чтобы посмотреть, как все заживает. Приходил врач-грек, и на каждое его указание Фелисити ответила: «Знаю», – хотя Сципион даже не переводил. Еще врач сказал, что Фелисити здорово зашивает раны, и сестра до сих пор лучится самодовольством.

– Сложно что-то выбрать, когда одно краше другого. – Я машу рукой у правого уха, ненадолго забыв, что ровный белый шум, забивающий все другие звуки, издает не насекомое и от него не отмахнуться. – По счастью, левое ухо все равно симпатичнее.

– Какое счастье. А то ты бы впал в отчаяние.

Несколько месяцев назад так бы, пожалуй, и произошло. Я соврал бы, если бы сказал, что вовсе не скорблю об утрате уха. Но мы все живы и рядом, и потерянное ухо напоминает скорее, как мне повезло.

Фелисити бросает бинты на колено к сумке хирурга и внимательно изучает мое изуродованное лицо.

– Выглядит… лучше, – заключает она.

– Твоя заминка говорит об обратном.

– Нет, правда лучше! Опухоль спала, теперь главное – не допустить заражения. Походи немного без бинтов, пусть рана дышит. – Фелисити прищуривается и с самодовольной улыбкой добавляет: – Как здорово я тут зашила!

– Да уж, в лечебном деле ты довольно сильна.

Фелисити, собиравшая инструменты в сумку, отрывается от своего занятия и нехорошо щурится.

– Что ты задумал? Черт, ты что, хочешь подольститься? Мы теперь должны ладить?

– В смысле? Нет! Нет, конечно!

– Слава богу.

– Мы – и ладить? Глупость какая!

В калитку стучат, и в садик заходит Сципион. Поверх мореходной одежды, невзирая на адскую жару, накинут плащ.

– Доброе утро! – здоровается Фелисити, подвигаясь на лавочке, чтобы он тоже сел. – Мы как раз собирались завтракать.

– А мистер Ньютон где? – спрашивает, садясь, Сципион.

– Почивать изволит, – отвечаю я. – Как там ваша ненаглядная шхуна и пираты-головорезы?

– Команде, да и кораблю, не терпится отплыть, – говорит Сципион, берет выставленную для Перси пустую кружку и наливает себе из кувшина липового чаю.

– Вы скоро отплываете? – удивляюсь я. Фелисити поднимает голову.

– Мы хотели бы взять вас с собой, – продолжает Сципион. – Вам нужно домой, в Англию; нам, если Томас Пауэлл действительно готов пойти навстречу, – забрать каперское свидетельство. Пора уже завязывать с жизнью вне закона.

– Домой? – повторяю я. Интонация повышается, и слово торчит кверху, как стоячая салфетка. Только-только я начал привыкать к ласковому солнцу, к нашему изгнанию в рай – а теперь нам говорят собирать вещи и ехать назад в Британию. К отцу. – Когда вы отбудете?

Сципион разводит руками.

– Дня через четыре. До конца недели уж наверняка.

– Может, еще немного задержимся? – спрашиваю я. – В конце концов, я пережил ужасное ранение…

Фелисити смотрит мне в глаза.

– Не притворяйся, ты уже почти здоров. Я так здорово тебя вылечила, что ухо прекрасно заживет, а если станешь чуть поскромнее, так это только на пользу.