Руки Бьянки - [3]

Длинные, сильные пальцы Рэна сомкнулись на белой кисти Бьянки и сжали ее. Рука попыталась освободиться, вывернуться из его хватки, и это ей почти удалось. Похоже, кисти Бьянки пользовались отнюдь не силой тела или предплечий, потому что от запястья до плеча конечности Бьянки были дряблыми и неизменно расслабленными. Сила ее рук, как и их красота, казались чем-то совершенно отдельным, самостоятельным, и Рэну удалось удержать руку Бьянки в своей только тогда, когда он перехватил ее за холеное, пухлое запястье.

Он был так сосредоточен на том, чтобы сначала прикоснуться, а потом и удержать эту прелестную руку, что даже не заметил, как вторая кисть, взлетев с колен слабоумной, приземлилась на краю стола. Сначала она попятилась, по паучьи подбирая под себя сложенные пальцы, потом вдруг метнулась вперед, схватив за запястье его самого. Тонкие белые пальцы сжались с невероятной силой, и Рэн вдруг услышал, как трещат его собственные кости.

Вскрикнув, он выпустил запястье девушки. Руки тотчас же улеглись рядом на столике и принялись ощупывать друг друга в поисках ран и повреждений, которые он мог нечаянно причинить им в порыве страсти. Потом Рэн, по-прежнему сидевший на скамье и потиравший свое пострадавшее запястье, увидел, как руки, приподнявшись на пальцах, подбежали к краю стола и, зацепившись за него, заставили Бьянку подняться. Никакой своей воли у этой идиотки, разумеется, не могло быть, но зато у ее рук она была! Карабкаясь по стенам, цепляясь за едва заметные выступы и щели в их деревянной обшивке, они выволокли Бьянку из комнаты.

Оставшись один, Рэн заплакал, и вовсе не от боли в запястье, которое уже начало опухать, а от стыда за свой поступок. И что это ему пришло в голову действовать так грубо? Гораздо скорее ему удалось бы завоевать их, если бы он предпочел грубой силе ласку и нежность...

Он сидел, низко опустив голову, и вдруг снова почувствовал на себе их взгляд. Рэн поднял голову достаточно быстро, чтобы заметить, как одна из рук юркнула за косяк двери. Значит, понял Рэн, они вернулись, чтобы понаблюдать за ним...

Он поднялся и вышел через другую дверь, унося с собой свой стыд. За порогом он, однако, остановился, чтобы посмотреть, что будет дальше. Из этого укрытия хорошо просматривалась вся комната, и вскоре Рэн увидел, как руки возвращаются, таща за собой равнодушную Бьянку. Подведя ее к скамье, на которой они с Рэном сидели несколько минут назад, руки заставили девушку сесть, а сами вспрыгнули на столик и принялись самым любопытным образом кататься по столешнице, то ложась на нее плашмя, то поворачиваясь тыльной стороной. Сначала Рэн был очень этим озадачен, но потом сообразил, что на столе осталось нечто, принадлежавшее ему, и немного утешился, ибо руки Бьянки с жадностью пили его упавшие на стол слезы, катались в них, наслаждались ими, как кошки наслаждаются разлитой валерьянкой.

Потом - на протяжении девятнадцати дней - руки сердились на Рэна и заставляли его страдать, и он понял, что они наделены упрямым и мстительным характером. Руки намеренно не показывались ему на глаза, прячась от него то в складках платья Бьянки, то под обеденным столом. И, надо сказать, они своего добились. Во всяком случае, желание и страсть Рэна росли день ото дня. Больше того, его любовь превратилась в истинное чувство, поскольку только настоящая любовь знает, что такое уважение и благоговейный трепет. Желание обладать этими руками сделалось для Рэна смыслом его существования и единственной целью его жизни.

В конце концов руки простили его. Они застенчиво целовали Рэна, когда он смотрел в другую сторону, робко брали за запястье, а однажды даже схватили его и удерживали несколько сладостных мгновений. Это случилось за столом, и Рэн, неожиданно почувствовав необычайный прилив сил и решимости, дерзко взглянул на руки, успевшие вернуться на колени слабоумной. На скулах его, то вздуваясь, то опадая, играли огромные желваки. Счастье, словно золотое сияние, захлестывало его с ног до головы, комната тихо кружилась, а все тело негромко пело от пронизывающих его странных, щекочущих токов. Борясь с собой и, в то же время, чувствуя непреодолимую внутреннюю потребность отдаться великолепию нового удивительного чувства, Рэн замер, ощущая себя и рабом неведомого мира, заключенного в белых руках Бьянки, и его полновластным владыкой. Чудесные кисти девушки тоже порозовели больше обычного, и, если когда-нибудь две руки вообще способны были улыбаться друг другу, то именно это они сейчас и проделывали.

Рэн встал из-за стола так резко, что опрокинул стул, но это нисколько его не смутило. В эти минуты он с особенной остротой ощущал всю свою силу, всю ширину своих плеч и мощь спины. Мать Бьянки, которую давно ничто не удивляло, только покосилась на него и сразу же отвернулась. В глазах Рэна было что-то непонятное, и это ей очень не нравилось, однако гадать, что бы это могло быть, она не хотела, инстинктивно чувствуя, что это принесет ей лишь новые тревоги. А Рэн уже вышел вон - вышел, чтобы побыть одному и попытаться разобраться в этом незнакомом ощущении, которое владело всем его существом.