Рука судьбы или Этюд о предопределенности - [4]

На мгновение мы невольно остановились у входа. Казалось, что здесь, на пороге, все живое и неживое противилось вторжению людей.

Большая летучая мышь вылетела из одной из соседних гробниц и, ослепленная светом, бросилась нам в лицо, издала отвратительный крик и, беспорядочно размахивая крыльями, исчезла вслед за ночью.

Мы думали, что мы здесь одни и первыми отважились проникнуть в то раннее утро в святилище мертвых, к реликвиям царственного великолепия. Но это было не так. Едва ли в ста шагах от нас мы различили фигуру молодого иностранца; он оставался глух ко всему окружающему и казался околдованным волшебной тишиной, пронизывающей таинственную гробницу. Что-то необычное в нем сразу же привлекло наше внимание. Дело было вовсе не в том, что он находился там в одиночестве в столь ранний час, хотя и это само по себе выглядело странным, поскольку в Эль-Карнаке в такое время года туристов не найти. Его окутывала какая-то неуловимая аура. Разве мы не знаем людей, окруженных особой атмосферой, все черты и жесты которых выражают утонченную душу; с другой стороны, не знаем ли таких, что лишены всякой выразительности — лишены этого качества в той же мере, что и самой души?

Незнакомец снял головной убор, очевидно, в знак почтения к древней обители прославленных мертвецов. Он так и стоял с непокрытой головой, и нельзя было не заметить, что на его резко очерченном и почти красивом лице застыло выражение печали и отчаяния, странным образом соответствовавшее окружению. Это был англичанин в обычном туристическом костюме, но что-то в нем гармонировало с причудливой странностью долины и словно превращало его в часть общей картины; он мог бы показаться живым примером невидимой силы, именуемой связностью, что мы охотно различаем в судьбах народов, но не желаем признать в индивидуальной Судьбе Человека.

Мы приблизились к нему, намереваясь дружески представиться, но, к нашему удивлению, он с какой-то непонятной подозрительностью, не ответив на наши приветствия, поспешно направился к одной из дальних гробниц и с уверенностью человека, хорошо знающего это место, вошел в нее и скрылся из виду.

От нашего проводника мы узнали, что этот молодой человек уже некоторое время жил в окрестностях Эль-Карнака, держался отдельно от всех и ни с кем не разговаривал, если только обстоятельства не вынуждали его к этому. Ходили слухи, что он буквально все время, днем и ночью, рыскал по руинам. Его излюбленным пристанищем были Гробницы Царей, и здесь его обычно можно было найти. «Однако он смел и храбр, как лев», — продолжал проводник, а затем рассказал нам, как всего месяц назад этот человек бросился в Нил и спас туземную девочку, угодившую под гребное колесо парохода. «И все-таки, — тут проводник таинственно понизил голос, — есть одна вещь, которой англичанин боится». С этими словами он плавно изогнул руку и издал резкое шипение, и мы поняли, что незнакомец испытывал непреодолимый страх перед змеями.

Мы подошли ко входу в одну из больших усыпальниц, и старый профессор забыл обо всем в пылу работы. Как видно, мы случайно наткнулись на гробницу, точно соответствовавшую карте, которую он тщательно составил, и его старое лицо озарилось радостью и вновь помолодело при мысли о скором осуществлении одной из его любимых грез.

В минуты сильного волнения он обыкновенно доставал коротенькую немецкую трубку и тихонько напевал что-то себе под нос, протирая и полируя ее рукавом своего старомодного черного сюртука. На сей раз он до блеска отполировал чашу маленького ветерана, так что она сияла, как эбеновое дерево; я уверен, что рукав любого другого человека загорелся бы от такого прилежного трения. Профессор однажды с гордостью признался мне, что надевал этот сюртук на работу на протяжении последних двадцати лет. Ума не приложу, как выдержал сюртук подобную носку. С годами он приобрел ржаво-черный цвет и весь лоснился, но был очень чист: профессор обладал поразительной способностью в любых условиях выглядеть безупречно. Даже после долгого перехода по пустыне он оставался причесанным волосок к волоску, а безбородое лицо сверкало такой свежестью, словно он только что завершил утренний туалет. Он вечно посмеивался надо мной, говоря, что мне выпало «несчастье иметь на лице густую поросль», и радовался тому, что Провидение пощадило его. Думаю, он оплакивал бы каждые пять минут, потраченные на бритье, и не поскупился бы на проклятия в связи с этим вынужденным перерывом в работе.

Хотя ему уже исполнилось семьдесят лет, он был подвижен и проворен, как мальчишка. Правда, он носил очки, но вряд ли можно ожидать увидеть без очков какого-либо профессора и тем более столь знающего египтолога. Очки в золотой оправе — единственная дань роскоши — придавали его лицу выражение глубокой учености, которое, казалось, произвело должное впечатление даже на нашего арабского гида. Этот мошенник и не пытался угощать нас обычными выдумками и баснями, как принято обращаться здесь с туристами, а просто указывал на любопытные места и предметы длинным тощим пальцем и ждал объяснений профессора.

Мы бродили от склепа к склепу, пока, наконец, день не подошел к концу и мы не вернулись к себе в хижину.