Рука птицелова - [2]
нехитрые свои телодвиженья,
так, словно дедушка его - испанский гранд,
а он назначен королем принять
ключи от павшей крепости и шпаги
плененных офицеров. Он царил
за небольшим облущенным столом,
где возлежали символами власти
гроссбух и папка, полная повесток.
К столу тянулась очередь, и я
пристроился в ее хвосте. Держава
решила, что Байкалову пора
расстаться с университетским третьим курсом
и славно послужить с ружжом в руках.
С державою не спорят. Я явился.
Топталась очередь, вздыхала и курила,
томилась ожиданьем, потихоньку
текла. И вместе с ней, переминаясь,
читая (сдуру? или с непривычки?)
насупленные хмурые призывы
быть бдительным, старательно хранить
военные секреты государства,
границу на замке и шиш в кармане,
которыми все стены заведения пестрели,
я двигался к столу. Оттуда доносилось:
"Фамилия" - невнятное ворчанье
"Не слышу, громче" - рев осла весною,
учуявшего запах близкой самки
плевок на пальцы - шумное листанье
страниц гроссбуха - "Распишитесь"
"Дальше" - "Фамилия".
И вновь по той же схеме.
Передо мною в очереди был
неровно стриженный затылок
с раскинутыми в стороны ушами.
То собирался в складки он,
то шел волнами,
короче говоря, воспринимал
происходящее всей кожей
и очень нервничал.
(Не знаю, как я смотрелся со спины,
надеюсь, что не так забавно.)
Но настоящий шторм поднялся,
когда он подошел к столу.
Вопрос "Фамилия?", помимо
ответа, тихого настолько,
что я не смог его расслышать,
привел в волнение затылок.
(А я подумал: "Баллов шесть")
- Не слышу, громче!
(Восемь баллов)
- Студент?
- Студент. (Мои приборы
зашкалило)
- Какого курса?
- Второй. (Пошел ко дну "Титаник",
затоплен флагман "Петр Великий",
в горах Кавказа сел на мель
авианосец "Эйзенхауэр")
- Все верно, - царственный плешивец
отметил что-то, - до весны свободен.
Учись, студент. - Он олицетворял
собою благородство государства,
готового терпеть полгода, прежде,
чем выставить студента под ружье.
- Фамилия?
Я сделал шаг вперед.
- Байка...
- Не слышу, громче!
- Байкалов, говорю!
Он отыскал меня в своих записках.
- Опять студент?
- Студент.
- И курс второй? Ну, развелось вас. Стоит
поблажку дать, и все, как тараканы,
полезли в щель. По мне бы,
от материнской титьки - сразу в строй.
Чтоб знали жизнь. - Пока он излагал
основы своего жизнеустройства,
моя повестка перекочевала
из общей папки в тоненькую стопку
отложенных. - Весной придешь. Учись.
Фамилия?
Я тихо вышел,
сперва из комнаты, потом спустился
по лестнице военкомата
и быстро перелез через забор...
Гиппиус любила повторять:
Если надо объяснять,
то не надо объяснять.
Мои сомнения смешны. Случилось все
так, как должно было случиться,
иначе быть, наверно, не могло.
Так что ж меня не оставляет чувство,
что вот я оглянусь, а сзади
предвечный холод, мрак и пустота?
(октябрь - ноябрь)
III
Огонь холодной осени угас.
Деревья
хрупкими ветвями
чернеют, как на пепелище,
под небом декабря.
Ни снега, ни зимы,
лишь дождик мутный
кропит зловонный край и неприютный.
Потом замерзнет все: и небо, и земля.
Застынет время, будет только холод...
Не все так безысходно. Впереди
и Рождество, и Святки до Крещенья...
И вот поэт, вдруг замерший в смятенье,
сказал или подумал: в самом деле,
год миновал, и снова снег идет.
Зима не время года. Мы живем,
приемля скользкий лед и снег с дождем,
идем по льду, не оставляя следа,
и радуемся праздникам. Умрем,
растает лед, вернется день вчерашний,
с ним прежнее тепло, уют домашний,
забытых детских сказок торжество.
Зима не забывает ничего...
И никого не отпускает...
Растут сугробы, время тает.
Замерзли, наконец, слова,
и воздух обратился в снег.
Зима. Одна зима на свете,
или одна зима на всех.
(декабрь)
IV
Как мысли черные ко мне придут,
откупорю шампанского бутылку
и томик Пушкина раскрою наугад...
Хоть мысли черные, как видно,
не мне приходят одному,
но Пушкин не для всех лекарство.
Недуг (так склонен я определять
то состоянье человека,
в котором Богом данный Дар
он обращает не к вершинам
прекрасного, но прочь от них)
стараются представить нормой, объявляют
развитие его (недуга)
едва не смыслом творчества. Скрывая
в словесных играх ("Смысла нет ни в чем",
"Дурное и прекрасное едины,
их невозможно разделить, и значит,
они амбивалентны, подменяя
друг друга") грозные симптомы.
Пусть я кругом неправ, но красота,
как смысл дана нам Богом,
дана как цель, дана как идеал.
И творчество - единая возможность
для человека ближе стать к Творцу.
(декабрь)
Мне раз приснилось (это было
не так давно, чтобы забыть),
как в длинном узком коридоре
хранятся книги (почему
не в комнате, или не в зале,
не спрашивайте). Стеллажи
тянулись в синем свете ламп,
холодной стройностью пугая
вошедшего, но я на них
не мог найти
ни номеров, ни алфавита,
ни прочих признаков системы.
Системы не было, а книги
хранились там без переплетов.
Тетрадки сшитые стояли вперемежку,
шокируя разнообразием форматов
и гарнитур. И вот, зачем-то начал я
их складывать. Тетрадь к тетради.
Работы было много, но она
мне не казалась сложной.
Ведь невозможно спутать Данта
ни с кем, а Фауст, хоть и был
рассеян, как евреи Титом,
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сон и явь, игра и повседневность переплетаются в новом романе Алексея Никитина столь причудливым образом, что кажется, будто афоризм Набокова о жизни, подражающей литературе, вовсе не парадокс, а простая констатация факта.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман «Истеми» киевлянина Алексея Никитина возвращает читателю подзабытую радость от чтения одновременно увлекательного и умного. «Истеми» только притворяется легко читаемой приключенческой повестью. В действительности мы имеем здесь дело с настоящей психологической драмой — одним из самых убедительных в современной русской литературе портретов поколения 1980-х.
Новый роман современного русскоязычного украинского писателя, местами игровой, местами пугающе пророческий, удачно комбинирует сюжетную увлекательность беллетристики и метафорику высокой литературы. Действие происходит в конце 1980-х годов в Киеве, точнее, в одном из его районов, Парке «Победа». Где-то далеко идет афганская война, коррумпированная власть уже не справляется с управлением, страна скоро рассыплется, но пока каштаны цветут, жители южной столицы шутят и влюбляются, празднуют дни рождения и проводы в армию, устраивают жизнь и достают по блату то, чего, как им кажется, не хватает для счастья.
Вторая книга несомненно талантливого московского прозаика Ивана Зорина. Первая книга («Игра со сном») вышла в середине этого года в издательстве «Интербук». Из нее в настоящую книгу автор счел целесообразным включить только три небольших рассказа. Впрочем, определение «рассказ» (как и определение «эссе») не совсем подходит к тем вещам, которые вошли в эту книгу. Точнее будет поместить их в пространство, пограничное между двумя упомянутыми жанрами.Рисунки на обложке, шмуцтитулах и перед каждым рассказом (или эссе) выполнены самим автором.
Владимир Курносенко - прежде челябинский, а ныне псковский житель. Его роман «Евпатий» номинирован на премию «Русский Букер» (1997), а повесть «Прекрасны лица спящих» вошла в шорт-лист премии имени Ивана Петровича Белкина (2004). «Сперва как врач-хирург, затем - как литератор, он понял очень простую, но многим и многим людям недоступную истину: прежде чем сделать операцию больному, надо самому почувствовать боль человеческую. А задача врача и вместе с нимлитератора - помочь убавить боль и уменьшить страдания человека» (Виктор Астафьев)
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
Ты точно знаешь, что не напрасно пришла в этот мир, а твои желания материализуются.Дина - совершенно неприспособленный к жизни человек. Да и человек ли? Хрупкая гусеничка индиго, забывшая, что родилась человеком. Она не может существовать рядом с ложью, а потому не прощает мужу предательства и уходит от него в полную опасности самостоятельную жизнь. А там, за границей благополучия, ее поджидает жестокий враг детей индиго - старичок с глазами цвета льда, приспособивший планету только для себя. Ему не нужны те, кто хочет вернуть на Землю любовь, искренность и доброту.
Город Нефтехимик, в котором происходит действие повести молодого автора Андрея Кузечкина, – собирательный образ всех российских провинциальных городков. После череды трагических событий главный герой – солист рок-группы Роман Менделеев проявляет гражданскую позицию и получает возможность сохранить себя для лучшей жизни.Книга входит в молодежную серию номинантов литературной премии «Дебют».
Французский юноша — и русская девушка…Своеобразная «баллада о любви», осененная тьмой и болью Второй мировой…Два менталитета. Две судьбы.Две жизни, на короткий, слепящий миг слившиеся в одну.Об этом не хочется помнить.ЭТО невозможно забыть!..