Рука Москвы - [99]

— О чем ты говоришь, Артист? — изумился Томас. — Откуда ты это знаешь?

— Сорока на хвосте принесла.

— Я понял. Да, понял. Все это узнал доктор Гамберг в Аугсбурге. Правильно? Доктор Гамберг — это их друг, они называют его Доком, — объяснил Томас Розе Марковне. — Он остался в Аугсбурге, чтобы выяснить, почему гроб дедули оказался пустым. Мэр обещал открыть архивы и свести со свидетелями. Я говорю «дедули» для простоты. Как-то же нужно его называть. А как его правильно называть, я теперь уже и не знаю.

— Это так? — спросила Роза Марковна.

— В общем, да, — подтвердил Артист. — В общем и целом. Чтобы не вдаваться в подробности — да. Но доктор Гамберг узнал в Аугсбурге еще одну очень странную вещь. Чрезвычайно странную. Объяснить ее мы не можем. Того, кто как бы стал жертвой аварии, хоронили трое из эстонского землячества, — продолжал Артист. — Так они назвали себя. Они вроде бы ехали за ним на другой машине и увидели, как «фольксваген-жук» сорвался в пропасть. Тут же сообщили полицейскому из соседней деревни. Тот осмотрел место происшествия. Смотреть было особо не на что, машина упала с трехсот метров, взорвалась, на что там смотреть? Личность погибшего сомнений не вызывала, земляки назвали его, машина была его, обгоревшие документы тоже его. В общем, полицейский составил протокол и разрешил забрать останки. И если бы погибший ехал на каком-нибудь «рено», дело так бы и ушло в архив. Но погибший ехал на «жуке». Комиссара это заинтересовало. У него самого был «фольксваген-жук», он знал, что эта машина просто так не ломается. Он вызвал эстонцев в комиссариат, но те исчезли. Выяснилось, что документы, которые они предъявили, были поддельными. Комиссар прижал полицейского, тот признался, что в ущелье даже не стал спускаться. Комиссар открыл уголовное дело, начал копать. Он заподозрил, что здесь не обошлось без руки Москвы. То, что Альфонс Ребане был штандартенфюрером СС и все такое, его не очень волновало. Во всяком случае, так он сказал доктору Гамбергу. Но то, что русские хозяйничают на подведомственной ему территории, ему не понравилось. Первые результаты расследования показали, что он на верном пути. И тут произошло самое интересное. Его неожиданно вызвал комендант города…

— Ты не сказал, что Аугсбург находился в американской оккупационной зоне, — подсказал Муха.

— Да, это была американская зона. Военной комендатуре подчинялись все гражданские власти. Так вот, комендант приказал полицайкомиссару закрыть это дело и забыть о нем. При их разговоре присутствовал еще один человек, штатский. Как всякий законопослушный немец, комиссар сказал: «Яволь, герр комендант». Но это ему тоже не понравилось. Он установил слежку за этим штатским и в конце концов выяснил, кто он такой. Это и есть самое обескураживающее во всей истории.

— Он оказался советским разведчиком, — уверенно предположил Томас. — Или как там у них? Резидентом. Я угадал?

— Угадал, — усмехнулся Артист. — С точностью до наоборот. Да, он оказался разведчиком. Но не очень-то советским. Он оказался полковником Форсайтом из отдела МИ-6 английской разведки Сикрет интеллидженс сервис.

— Кранты, — сказал Томас. — Все. У меня кранты. Я уже ничего не понимаю. У меня в голове все немножко перемешалось. Для таких дел я, наверное, тупой. Не знаю, для каких дел я не тупой. Но для этих тупой.

— Не расстраивайся, — утешил Муха. — Мы тоже ничего не понимаем.

— Какова же судьба настоящего Альфонса Ребане? — спросила Роза Марковна, зпо-прежнему, как отметил Томас, избегая называть его отцом, хотя уже назвала по имени.

— Ничего не могу сказать. Есть один документ, который проясняет это. Или наоборот, еще больше запутывает. — Артист достал из бумажника какой-то листок и подал его Розе Марковне. — Это завещание Альфонса Ребане. Текст удалось восстановить.

Она пробежала взглядом неровный машинописный текст и растерянно посмотрела на Артиста.

— Господи Боже! Я не верю своим глазам! Что это значит? Объясните мне, ради всего святого, что это значит?

— Мы не знаем.

— Могу я оставить это у себя?

— Нет. Извините, Роза Марковна, нет, — твердо сказал Артист, отбирая листок. — Я даже не очень уверен, что имел право показать его вам.

— Может быть, вы хотите взять снимок вашего отца? — чтобы как-то утешить ее, предложил Томас. — Все-таки отец. Что там ни говори. Можно? — оглянулся он на Артиста.

— Почему нет? Это не наши дела.

— Про какой снимок вы говорите?

Томас поспешно извлек из кейса парадный снимок эсэсовца, который был приложен к информационной записке, и протянул его Розе Марковне. Она взяла его не очень уверенным движением, как бы сомневаясь, стоит ли это делать. Но после первого же взгляда на снимок на ее патрицианском лице появилось напряженное и даже как бы болезненное выражение.

— Кто этот человек? — спросила она.

— Как кто? — удивился Томас. — Альфонс Ребане, ваш отец.

— Это Альфонс Ребане?

— Ну да, — сказал Томас. — Там написано. В углу. «Альфонс Ребане. Девятое мая сорок пятого года. Мюрвик-Фленсбург». Видите?

— Надпись вижу. Но это не Альфонс Ребане.

— Как это?

— У тети Хильды была его фотография. Она была сделана перед войной, в сороковом году. В детстве я очень часто ее рассматривала. Потом сожгла. Но человека, который был на той фотокарточке, запомнила на всю жизнь. Это не он.