Рука Джотто - [70]

– А как же признание Джорджа Бартона? Вы же сами слышали его.

– Джордж Бартон не говорил, что убил его. Я просто неправильно истолковал вашу беседу. На самом деле он мог говорить, что видел, как вы выходили из дома Форстера в тот вечер. И он говорил, что ничего не скажет полиции, потому что очень не любил Форстера, а к вам относится хорошо.

– Он действительно ничего не сказал?

– Нет. И, вероятно, не скажет. Здесь вообще живут очень неболтливые люди. В любом случае, убив Форстера и забрав уличающие вас документы, вы почувствовали себя в безопасности. До тех пор, пока не поняли, что мы ищем другие улики. Тогда вы совершаете следующий шаг: сжигаете деловые бумаги Форстера в надежде, что мы возложим всю вину на него. Одновременно с этим вы как бы между прочим роняете намеки насчет своей невменяемой кузины. Выражаете удивление, как она могла жить на такой ничтожный доход. Упоминаете, что она интересовалась искусством. Да, доктор Джонсон сказал Флавии, что Вероника страдала клептоманией, но он также сказал, что получил эту информацию от вас.

И так далее, и тому подобное; вы провели нас, как несмышленых детей. Веласкес, пропавший в Милане пару лет назад, находился у нас под самым носом. Должно быть, он ждет своего коллекционера.

Мэри Верней издала тяжелый вздох и печально посмотрела на Аргайла.

– Прости, Джонатан, – сказала она наконец после долгого раздумья. Видя, что отпираться дальше нет смысла, она решилась признать свое поражение. – Ты, наверное, сильно обижен на меня.

Да что же это такое? Он уже доказал и себе, и ей, что она – убийца и воровка, но она по-прежнему нравилась ему, и он ничего не мог с собой поделать. Проклятие.

– Это мягко сказано.

– Полагаю, я здорово упала в твоих глазах.

– Два убийства, бог знает сколько краж, клевета на Веронику Бомонт и Форстера, манипулирование Джессикой Форстер, бессовестная ложь мне и Флавии, и полиции. Я понимаю, когда подобные преступления совершают асоциальные личности, но вы… с вашим умом, обаянием, наружностью…

– Могла бы вести честную жизнь? Выйти замуж за нелюбимого человека, заниматься неинтересным мне делом, стареть и бояться остаться без денег на старости лет, жить в тесной маленькой квартирке? Только это и светило мне после того, как семья выкинула меня из числа наследников. Да. Конечно, я могла жить так. Но какого черта?

– Вместо этого вы предпочли воровать чужую собственность.

Мэри фыркнула:

– Если тебе так нравится. Да, я – воровка. Но я никогда не отбирала у людей последнее. Многие даже не знали, какую ценность представляют их картины. Только после их исчезновения до владельцев доходило, что картина могла что-то стоить. Я украла тридцать одну картину. Девятнадцать из них вскоре вернут владельцам. Остальные тринадцать постепенно снова предстанут взорам общественности. В сущности, я просто взяла их взаймы. С картинами всегда так. Нельзя владеть картиной: можно быть ее хранителем в течение какого-то времени. Они существуют независимо от людей. Кстати, картины, которые я взяла, сейчас находятся в гораздо лучшем состоянии и в более подходящих местах.

– Но право собственности, законное владение…

– Ох, Джонатан, брось. Прекрати эти пафосные речи. Хоть мы и знакомы с тобой всего несколько дней, мне кажется, я знаю тебя лучше, чем ты сам.

– В самом деле?

– Достаточно хорошо, чтобы понимать: ты не такой твердолобый, каким пытаешься казаться. Давай поговорим, например, о Веласкесе. Ты знаешь, на какие деньги он был куплен так называемым законным владельцем? Его род столетиями вытягивал жилы из крестьян, потом они вырезали аборигенов Южной Америки. А Поллайоло Дункельда? Этот аристократический род на протяжении двух столетий выжимал все соки из Ирландии. Возможно, я поступала нехорошо, но я по крайней мере и не строила из себя всеобщую благодетельницу.

– Если бы речь шла только о кражах, я бы отчасти согласился с вами. Но ведь речь идет не только о кражах? Вы убили двух людей. Вас не мучает чувство вины? Хоть немного?

– Естественно, мне неприятно думать об этом, – сказала она немного раздраженно. – Я ведь не психопатка. Но я уже говорила тебе, что считаю бессмысленным терзаться чувством вины. Либо ты делаешь что-то, либо нет. И все. У меня не было выхода, я защищалась. Они были шантажистами и присосались ко мне как пиявки. При этом они еще смели попрекать меня. Они пользовались плодами того, что я делала, но постоянно презрительно фыркали и критиковали меня. Вероника – великолепный образчик великосветского снобизма. На протяжении многих лет она полностью игнорировала меня, а во время редких встреч вела себя просто оскорбительно. Когда моя мать умирала, дядя Годфри хотел помочь ей, но Вероника отговорила его. Она не желала слышать обо мне до тех пор, пока не узнала, что у меня появились деньги. Тут-то она сразу вспомнила обо мне и начала упрашивать вложить деньги в реконструкцию Уэллера. «Вернем родовому поместью былое величие и славу!»

За всю свою жизнь она не заработала ни пенни и не интересовалась, откуда беру деньги я, коль скоро она могла наложить на них лапу. Я согласилась поддержать ее материально. Это был отличный способ отмывания нелегальных доходов. Однако я поставила условие: поместье когда-нибудь перейдет ко мне, иначе я потребую деньги назад. Моей матери нравился этот дом, и я тоже его полюбила. Мою мать незаконно лишили наследства, и я была твердо намерена восстановить справедливость. К тому времени, когда Вероника умерла, я уже вдвое переплатила за этот дом.