Ругачёвские чудеса - [35]

Марат, как обычно, в свое время, выглянул во двор и был ошарашен теми превращениями, что преобразили его дворик и песочницу.

Стилет организовал и из его появления представление. Босс предложил гостям делать ставки на «попадет мальчонка или не попадет». Но Марат попадал, и деньги, поставленные на кон, переходили в полосатые торбы, которые Стилет, нарочито по-клоунски смешно обыгрывая восточную почтительность, укладывал и укладывал. И Стилет проворно расставлял заранее приготовленные мишени на стенде, но, впрочем, традиционные выпитые бутылки тоже попели в дело и пользовались большим спросом у гостей, уже начинающих уставать от праздника. Словом, к концу праздника Стилет был увешан торбами с деньгами, вырученными за удачные попадания Маратом во все, что могло оказаться мишенью в таком бурном празднике. Да и число их к этому времени резко сократилось. Но тут выбежала Маргарита, не углядевшая за сыном и заснувшая на рассвете. И резко увела Марата домой. В глаза бросилось и то, что это был именно тот молодой человек, заходивший к ней и накануне купивший у неё три тюбетейки, а потом скупивший и все остальные. Да и тюбетейка на его голове тоже была её.

Вскоре гости стали разъезжаться в сверкающих иномарках. Автобусы стали развозить музыкантов, другой автобус – танцовщиц, другой, типа маршрутки, – официантов. Улица опустела, и в неё, как струя чистого воздуха, стали вплывать тишина и прохлада и звук «ширк-ширк» – голос метлы дворничихи тети Клавы.

А старый Юрка проснулся на удивление бодрым и свежим – ведь до Петрово не долетали звуки того шума и треска, сотрясающего всю ночь до рассвета. В Петрово было все как всегда, и даже часы на стене не тикали, потому что невестка Юрки забыла на прощанье вставить батарейку, а ему было недосуг. Он, пенсионер-солнцеед, не нуждался в таких подробностях жизни как «который час», а тем более в мелком дроблении времени отпущенной жизни на минуты. Его циферблат – небо, на который ему, жителю пустеющей в глухозимье деревне, всегда удобно было взглянуть и из окна, и посреди дороги. И он исправно обозначал: «утро, день, вечер, ночь».

А подробности Юрке и ни к чему. Юра выдвинул ящики комода и раскрыл настежь дверцы шкафа, рассматривая развешенные там его рубашки. Честно постиранные и заштопанные невесткой, словом – отработанные ею за дачный безмятежный постой за всё лето. Впервые Юрка заметил, что не было ни одной рубашки радостного цвета, ласкающего глаз веселенькой клеточкой или рябинкой. Все они были «любимого цвета советского народа – немаркого». Он достал наиболее приглянувшуюся ему, насколько это было возможно в данном выборе, рубашку. И впервые он отметил про себя, что даже постиранные чистые рубашки бедного человека пропитываются запахом старого шкафа. И поэтому люди пожилые и бедные и пахнут старым деревом, вернее, старым, натруженным и потным деревом.

Этим утром он решил пораньше пойти за пенсией. А потом – не за бутылкой, а купив предварительно новую рубашку, не пахнущую его непутевой жизнью. Без стука, как обычно, в незапертую по старинке входную дверь вошел Жорка – его собутыльник. Тоже житель Петрово. Его вросшая в землю изба была на самом отшибе Петрово. Он, не здороваясь, потирая руки, выразительно хлопнул ими, подмигнул Юрке, стоящему у зеркала. И, как привычный пароль, произнес «Угу?», обращенное к Юркиному отражению в зеркале.

– Нет! – спокойно ответил Юрка. – Сегодня ты давай без меня!

– Так ведь… ты ж вроде как собрался идти? – удивился Жорка такой неожиданной непонятливости и неконтактности соседа и многолетнего безотказного собутыльника.

– По делам ухожу!

Жорка чертыхнулся и исчез за порогом дома.

Надев куртку и кепку – прощальные до следующей весны подарки невестки, Юрка пошел привычным маршрутом – в Ругачёво.

Марат играл и болтал во дворе с забытым осликом, на спине которого красовались большущие проволочные крылья бабочки из сверкающей ткани, обтянувшей каркас ярких крыльев. Поникшая голова ослика с густой гривой, как и накануне, все так же была украшена чалмой из каких-то переливчатых тканей с ярко-оранжевым пером, приделанным сбоку. Кормил его Марат спрятанным под курткой лавашем, потихоньку унесенным из кухни после завтрака. Он отламывал по кусочку и кормил задумчивого ослика. А пока тот жевал хлеб, успевал нежно погладить его по шершаво-бархатистой шее. Когда хлеб закончился, Марат повел его к тому месту, которое раньше было его песочницей, держась за болтающуюся уздечку. Ослик, немного поупрямившись, все же медленно пошел за ним к песочнице. А теперь превратившейся в непонятное, но забавное сооружение в виде декоративного шатра, возвышавшееся над песком. Ослик стоял и равнодушно смотрел на то, как Марат лепил из песка, что-то ему рассказывая.

Проезжавший мимо милиционер увидел сидящего в песочнице Марата. Он тотчас сообразил: «А мальчонка-то – азиатик! А прошумевшая на всё Ругачёво вечеринка «Гастарбайтер» тут очень даже вяжется».

Он притормозил. Вышел из машины и подошел к Марату.

– Эй! Малец! Отведи меня к себе домой. Хочу с твоей семьей познакомиться! – обратился он к Марату. Марат пожал плечами, но послушно вышел из песочницы. Подошел к милиционеру.