Рудобельская республика - [77]

— А мы разве чужие? Выбирай любого!

— Только моргни, целый взвод прибежит.

Молодухи стыдливо отворачивались и отмахивались от охальников. Те, что побойчее, огрызались:

— Чего доброго, а кобелей хватает, а этим голопузым батька нужен.

Старые женщины прижимали к груди большие натруженные руки, качали головами:

— Когда же это люди навоюются?

— Колотят, колотят друг друга.

— А, боже милостивый, неужто снова панов пустите? — И выносили кто жбан холодного молока, кто кварту березового сока, кто теплых блинцов.

С середины улицы неслась команда: «Стройся!» Над заборами подымалась пыль, вырастал частокол штыков и колыхался то влево, то вправо.

Сзади гремели двуколки со снаряжением, гулко погромыхивали пароконные фуры и закопченные походные кухни.

Батальоны занимали фронт от Прилук до Острошицкого городка. Рыли окопы, на высотках устраивали пулеметные гнезда, а в ярах — блиндажи.

Соловей целыми днями был со своими бойцами. Когда замечал, что иной уже выдохся, безразличным тоном говорил:

— Дай чуточку размяться, чтобы кровь не застаивалась, — брал коротенькую лопатку и так ловко нарезал кирпичики дерна, так заглаживал бруствер, словно всю жизнь только этим и занимался.

— Ловко у вас получается, товарищ комбат, — подзадоривал боец.

— Я, брат, за николаевскую войну землицы перекопал больше, чем ее было у князя Радзивилла… Люблю запах свежей пашни, а приходится окопы рыть.

Часто он помогал и белобровому Парчуку. Тот, моргая ресницами, жаловался:

— Прохода не дают, товарищ командир. За версту кричат: «Не жмут?» Я же не хотел, товарищ… Александр Романович.

— Да пусть смеются, — весело отвечал Соловей, — лишь бы мы с тобой были обуты. — И он хлопал по высоким голенищам своих сапог.

Вымотавшись за день, красноармейцы прямо в одежде спали по амбарам, на чердаках, на сеновалах. Командир каждую ночь отправлялся с бойцами в разведку, проверял дозоры, а на рассвете был уже на ногах. Вместе со всеми хлебал из котелка жиденький пшенный супчик, собирал в ладонь крошки клейкого овсяного хлеба и сыпал в рот.

Батальон укреплял подступы к городу. Соловей подбадривал бойцов, а сам тосковал и каждый вечер ходил к командиру полка, обрюзгшему и очень уж спокойному «военспецу».

— Мы же не инвалидная команда, чтобы только землю колупать. За двадцать верст отсюда идут бои, а мы отлеживаемся по сеновалам. Не отдадите приказ, снимемся сами! — настаивал Александр Романович.

Наконец снялся весь полк и занял позиции между Раковом и Койданавом. В первую же ночь у Старого Села вместе с разведчиками Соловей залег в ольшанике. Из озерца выбегала узенькая извилистая криничка. По карте он определил, что это Птичь. И откуда только берется? Кажется, пригоршней вычерпаешь, а она себе бежит, пробивает дорогу среди цепких корневищ и глины, протачивает камни, ширится и набирается сил. Вон какая она широкая в Глусске и возле Рудобелки! Вот так и они, начинались с ручейка, а нынче уж никто не остановит. «Лучше не становись поперек дороги — смоем, чтоб и следа не осталось!»

Росистая листва щекотала шею, пахло скошенной травой, мокрым лугом, где-то кигикал коростель — ночь жила своими запахами и звуками. А командир прислушивался к другим звукам, вглядывался в темноту, слышал, как стучит сердце, как дышат его разведчики. Только он хотел подняться на высотку, как показалось, что над ней зашелестело жито, глухо застучали копыта, звякнули стремена. Соловей напрягся, припал к земле и увидел, как над житом выросли три темных силуэта, выплыли лошадиные головы. Зашевелились и его бойцы.

— Ни с места, — шепнул командир.

Всадники осторожно съезжали в низину, топча росное жито. «Нет, это не ночлежники, — окончательно уверился Александр, — за спинами — карабины, на головах — угластые конфедератки. Их трое, нас пятеро».

Окружив белопольских разведчиков, красноармейцы рассыпались цепочкой. Баюкающие звуки ночи оборвал залп. Один жолнер исчез в жите, а лошадь как ошалелая рванулась в долину. Двое пригнулись и завертелись на месте. Они хватились за карабины, пришпоривали коней, а те, оглушенные неожиданными выстрелами, взвивались на дыбы.

— Стрелять ниже! — крикнул Соловей.

Лошадь осела вместе с седоком. Второй солдат вывалился из седла и пополз по житу. Бойцы, раздвигая потяжелевшие мокрые колосья, бежали к польским разведчикам. Подняв руки вверх, молоденький капрал повторял:

— Пан, стшелять не тшеба.

— А чего тебя нечистая пригнала сюда? — И Парчук замахнулся прикладом.

— Отставить! — крикнул Соловей. — Лошадей лучше перейми.

Убитого приторочили к седлу, пленным связали руки и повели лугом в село.

…Через два дня приблизились бои. Сначала глухо гудели орудия, где-то заливались пулеметы, а под вечер из березовой рощицы вылетела конница. Как молнии сверкали сабли, гудела под копытами земля. Батальон Соловья занял только что вырытые окопы и напряженно ждал, когда приблизится кавалерийская лава. Когда уже можно было различить в пене морды лошадей и ремешки от фуражек под уланскими подбородками, залпом выплеснулся свинец, длинной очередью зашелся пулемет, сытые рысаки поднялись на дыбы, один за другим через головы лошадей летели на землю всадники. А из леса мчались и мчались новые эскадроны. Из окопов швыряли гранаты, и те рвались, вздымая фонтаны земли и дыма. Команда «Огонь» уже не требовалась, батальон палил отчаянно и дружно.