Ручьи весенние - [65]

— Мы-то спешим, да она не торопится. Будто чует целина, что доживает последние денечки; как ленивый тракторист, глаз продрать не хочет, — шутили механизаторы.

— Пусть не торопится, пусть будет поздняя, да вода спорая — верное это дело к урожаю!..

Примет незаурядного будущего урожая было много. Накопленные поколениями наблюдательных землеробов — они радовали сердца людей. И о чем бы ни говорили и колхозники и трактористы, а обязательно возвращались к посевной, к урожаю: так хотелось, чтоб после многолетней засухи — припожаловал бы, наконец, этот долгожданный урожай-батюшка.

…Тракторные отряды вышли в поле по снегу. «Задерживать талые воды, прибивать влагу», — как говорилось в приказе директора МТС.

Радовались выезду в поле беспокойные тракторные бригадиры. Так радуются рыбаки перед началом путины, охотники — при сборах в тайгу. Неискоренима в душе человека весенняя тяга из жилья под просторный купол неба.

— Пусть даже померзнешь немного, зато увидишь, разберешься, что у тебя есть, чего не хватает.

Но нынче тракторные отряды мерзли в поле больше чем следует…

И вот, наконец, после нудной «сивой перемежицы» выдался безветренный теплый вечер. Задымились, запаровали поля, залились в благословенной лазури жаворонки. Казалось, небо потрескивало от их пения Из прокопченных бригадных станов на солнечный угрев вылезли трактористы, прицепщики, повариха, разнежились, засмотрелись на широкий простор.

Река заливала луга. За лугами, в дымчатой дреме — лес, за зубчатую его гриву садилось солнце. Пожаром запылали и облака и верхушки деревьев на горизонте. Мечтательный Саша Фарутин смотрел на синь леса, и ему казалось, что зубчатые стены его стерегут неизведанный манящий край, куда они, молодые механизаторы, должны найти дорогу. Обязательно должны — пусть с боем, с великими трудностями, но» найти!

«Поход в будущее! Я — в голове колонны…» Саша начал было складывать стихи, но, почувствовав их убогость, бросил. «Буду лучше смотреть и мечтать…»

На не одетый еще тополь у стана сел скворец, вытянул шейку в сторону уходящего солнца и залился на разные голоса.

Бригадир Шукайло поднял чернокудрую голову:

— Оттаял, сердяга! А то все сидел, напялив черненый свой полушубчишко на самые глаза, и думал, наверное: «С такого бы холоду сто граммов тяпнуть!»

К трактористам подошел старый чабан из колхоза «Красный урожай», пасший овец на целинной гриве.

— Чему радуетесь, мужики?

— Весеннему ворожею — скворцу, — ответил за всех бригадир.

— Да что-то они нынче ворожат, ворожат, а наворожить не могут: упирается весна, да и только. Я вот собственными глазами суслика видел. А уж если этот стервеныш макушку из норки покажет, значит пришла она, матушка. Нынче же смотрю и не верю: «Обманет!» — Старик замолчал и тоже засмотрелся на жаркий золотой закат.

А весна на разные голоса продолжала уверять, что она пришла. Перекликались остановившиеся в полях на ночевку легкоперые казарки; радуя сердца охотников, жирным баском гоготали гуменники; со свистом, как пущенные из пращи, неслись утки разных пород. А под самым куполом неба, на широких спиралях, роняя грозный клекот, плавал властелин воздушных и степных просторов, узорнокрылый беркут-балопан. Черный, белохвостый, он в отблесках зари то занимался пламенем, то краснел, как живой флаг. Степь казалась безмерной, молитвенно тихой. В таком же безмерном покойном небе проплывали румяные облака. Хмельным весенним маревом курилась непросохшая целина. Она дышала ароматами старого ковыля, духмяной горечью полыни.

И гомон птиц на солнцезакате и терпкие запахи земли волновали трактористов.

— Марит-то, марит-то, батюшки! Ночью того и гляди первый дождичек соберется. — Опьяневшими глазами Иван Анисимович окинул медленно гаснувший закат и пошел. Он не мог усидеть у будки, ему хотелось с глазу на глаз побыть с весной.

Шукайло сел на кротороину и стал «пытать грунт». Земля на глуби была еще тверда и мертвецки холодна, но корочка уже отмякла и ожила. На прогретой дернине, приподнимая бурую ветошь, уже пробивались чуть заметные ворсинки изумрудной травы. Острые, как шильце, с первой же минуты своего рождения они набирали силу: неудержимо тянулись к теплу, к солнцу!

22 апреля над полями прокатилась невиданной силы гроза. Широкая и внезапная, какими обычно бывают грозы в степях, с фиолетово-голубыми огненными разрядами, она громыхнула с такой обвальной силой, что перепугала отары мериносов. Овцы рассыпным строем неслись по степи с такой же стремительностью, с какой в небе летели гонимые ураганным ветром тучи. Казалось, и земля и небо взбесились и мчатся куда-то в клокочущую пропасть.

Через полчаса ливень стих. Овцы остановились, засияло солнце, заискрилась зеленым пламенем мгновенно выметнувшаяся из земли обмытая молодая трава.

Тимофей Павлович Уточкин с перевязанной щекой (он страдал от воспаления надкостницы) поспешно вошел к директору. Он был в резиновых, забрызганных грязью сапогах, в защитной, военного образца фуражке и в коротенькой бобриковой куртке. Несмотря на мучившую его зубную боль, Уточкин все время проводил в тракторных отрядах и только что вернулся с полей.