Ручей Лающей Собаки (Суурэн Ытэрэр) - [8]

Посмотреть на того, кто в посёлке…»

V

Ночь не прошла — пролетела.

Сергей почти не сомкнул глаз, лёжа в спальном мешке под тентом. Он смотрел на слабые точки звёзд, которые робко заглядывали под полотно тента и думал. Мысли, сначала резвые и борзые, как скакуны, постепенно замедляли свой бег, и вскоре беспорядочно разбрелись в разные стороны, как пасущиеся овечки по склонам гор.

Старатели, зеки…  Хорошие люди, плохие люди…  Рыбаки, охотники, геологи…  Геологи…  Геологи!

Сергей подскочил, как ошпаренный!

— Ну, конечно! Как же я сразу не прокачал этот вариант! — почти выкрикнул он. — Водитель ведь мне намекал: «… Но, сдаётся мне, что Завгородний там не пропал. Он оттуда не вернулся…» Чёртова кукла! Блин горелый! Как же я забыл о ручье-то?! Вот уж воистину: из всего множества причин совершения данного события наиболее вероятна самая простая…  Принцип Уильяма из Оккама никто не отменял! — говоря это, Сергей замер, чувствуя, что нашёл верное объяснение происходящему. — Жив, значит, курилка! Ну, Рудольф Владимирович, ну, ты даёшь! Моешь золотишко втихаря, значит…  Ух, ты!

Возбуждение, охватившее Сергея, требовало выхода и он, быстро освободившись от тёплых объятий спального мешка, засуетился на полянке, собираясь в дорогу.

Прошедшей ночью ударил первый заморозок. Его холодное дыхание покрыло траву белой плёнкой изморози, которая шуршала под ногами, погибая от прикосновений ботинок. Лиственницы, иголки которых разом поседели, стали стройнее — как вытянулись. Исчезла чернота чащи леса, далёкие горизонты приблизились, как прыгнули навстречу взору. Солнце ещё не грело, давая всей этой серебряной красоте последние минуты жизни, теплота его света едва ощущалась щекой.

Но вот из распадка потянул ветерок. Его прикосновения превращали изморозь на траве и деревьях в капельки воды. И совершенно неожиданно — без какого-либо перехода, вокруг вспыхнули мириады маленьких радуг. Сияние солнца заполнило всё пространство вокруг, многократно усиливаясь в капельках, распадаясь на радуги, разноцветно подмигивая, переливаясь и вспыхивая.

Сергей замер, любуясь этой невозможной красотой.

Очарованный, он совершенно забыл о том, что у него есть фотоаппарат. Спохватившись, он схватил камеру, досадуя на себя за забывчивость и думая, что не успеет отснять всё это великолепие. Но красота меркла постепенно, и он успел сделать несколько снимков, а потом, уже рассматривая изображения на дисплее, замурлыкал от удовольствия, насколько шикарные получились кадры. Удача, да и только!

Настроение Сергея улучшалось по мере того, как поднималось солнце. Из души уходили страхи и тревога, а их места занимали постоянные его спутники — расчётливость и здоровый цинизм.

— «На пути к посёлку ручей-то. Лающая собака, говоришь? Ну-ну…  Вот там я всё и узнаю. Уж старые шурфы-то от новых отличить и дурак, как говорится! Ах, геолог, геолог! Что же так неаккуратно в бинокль-то лупишься, на солнце? Старый ты, Рудольф Владимирович, но «тёртость» всю растерял где-то. Одиночество, однако, не на пользу пошло. И работаешь ты там — на ручье, а ночуешь, видать, в посёлке. Хоть ты и хищник, но тебя-то я не боюсь. Вот только подругу, подготовлю к разговорам, как аргумент, если что…», — говоря это, Сергей манипулировал с оружием.

Он быстро — пальцы порхали, как бабочки, поменял патроны в ружье. Черные блестящие цилиндрики с надписью «8.5мм» — картечь, пощёлкивая, выскочили из магазина, а их место заняли такие же цилиндрики, только прозрачные, внутри которых виднелись металлические тела пуль. Это был разрывной, экспансивный Дуплекс — пули, при попадании которых в тело медведя, внутренности животного занимали места на окрестных кустах и ветвях…

Меняя огнеприпасы, Сергей поймал себя на мысли о том, что всё время, пока находится здесь, он прислушивается к той стороне, куда уходила дорога. Поймал и улыбнулся.

— Опытный ты, геолог мой дорогой, но зря всё это затеял, блин… Твоё это золото? Нет, не твоё. Что теперь делать-то будем, а? Серьёзно я к тебе иду, слышишь? Ты уж дорогу-то мне дай…  — улыбка превратилась в оскал. Сам он как-то сгорбился, посерел, глаза превратились в узкие щёлочки и неприятно поблёскивали из-под нахмуренных бровей.

Причиной такого ожесточения было банальное чувство справедливости. Воспитан Сергей был в духе строителя коммунизма, не побоимся этого слова, и очень болезненно воспринимал малейшую несправедливость по отношению к любому объекту, будь то государство или тривиальный бомж. Каждый случай проявления подлости, фарисейства или иной гнусности превращал Сергея в зверя. И порой в буквальном смысле. Он четко знал, что вор должен сидеть в тюрьме, а никак не в «Мерседесе», а хулиган или хам должны получать по наглой морде немедленно. С годами это чувство не притупилось, но ещё больше обострилось, и, не видя окрест положительных результатов по искоренению всяческой мерзости, типа мздоимства или оголтелого хамства, оно начало трансформироваться в жесточайший цинизм, граничащий с человеконенавистничеством. Теперь у него вор должен был не сидеть в тюрьме, а лежать в могиле. И этим он оправдывал любые методы воздействия на нарушителей закона, вплоть до убийств из-за угла…  Это чувство было сродни зоологической ненависти к шевелящейся биомассе преуспевающих или бандитствующих гадов и до обмороков пугало его родных.