Рубикон - [5]

Цезарь перешептывался с соседями, играл кистями низко повязанного пояса, точно хотел деланной развязностью подчеркнуть, что считает весь риторический пыл оратора комедией.

Цицерон с пафосом перечислял злодеяния Катилины: потеряв стыд и чувство нравственной пристойности, Люций Сергий Катилина, стремясь к своим преступным целям, вступил в тайные переговоры с вождями варварских племен. Обещал им льготы, конечно, за счет народа римского.

— Докажи! — крикнул Каска, друг обвиняемого.

— Если он не заключил еще дружбы с варварами, то он ищет только случая, чтоб продать им Рим! — патетически воскликнул Цицерон.

— Подозрения — не доказательства! — Цезарь взглянул на Красса, ища поддержки, но Богач отвернулся. Человек, промотавший не одно состояние, задолжавший ростовщикам всего Рима, рассчитывать на его поддержку не мог.

Председатель призвал к порядку. Катилина по-прежнему не шевелился.

Оратор перешел к личности обвиняемого. Вспомнил его нечестность при уплате по векселям, его разрыв с женой, прекрасной и кроткой Аврелией, внезапную смерть его единственного сына, отравленного отцом в угоду мачехе, чудовищную развращенность этого изверга, насилие над весталкой в самом святилище...

— Кто обесчестил жрицу, тот легко изнасилует Республику! Катилина стремится отменить долговое право и уничтожить собственность! — Цицерон протянул сжатую в кулак руку с опущенным вниз большим пальцем — характерный жест квиритов, призывающих добить поверженного гладиатора.

Катилина внезапно поднялся. Синеватая бледность, вдавленные лысеющие виски и колючий взгляд невольно напоминали больного, затравленного волка. Низко опустив голову, он покинул курию. Вслед неслись крики и улюлюканье.

Сенаторы Рима исключили Люция Сергия Катилину из своей среды за недостойное поведение и стремление к тирании. Воздержались трое из шестисот — Каска и Лентул, собутыльники обвиняемого, — по дружбе с ним и Гай Юлий Цезарь — из человеколюбия. Брут все с тем же добродушным видом предложил перейти к текущим делам. Цензор нравов Катон жаловался.

— Число расторгаемых браков и детоубийств катастрофически растет. Подкупы, взятки, прелюбодеяния... — Его худое, аскетическое лицо нервно подергивалось. Движения, угловатые и стремительные, напоминали дергунчика. Резкий голос неприятно отдавался в ушах.

— Как заботится о чистоте нравов! — шепнул молодой Каска Лентулу. — А дорогу к Брутам не забывает...

V

Катон шел к Брутам. Брут жил на Палатине, в самой цитадели римской знати. Здесь не было случайных обывателей. Столетние дубы и вековые яворы шумели вокруг фамильных гнезд. Суровые староримские дома, замкнутые снаружи, как крепости, кровно походили один на другой.

В сердце каждого дома, в самом центре его, светлел атриум — внутренний дворик, весь в цветах, защищенный от ветра и вымощенный мрамором, с комплювиумом — бассейном для дождевой воды посредине. Дворик огибала крытая галерея с дверьми в триклиниум — трапезную, в библиотеку, в спальни и в ларариум, где на каменном алтаре жили домашние боги лары. На мансарде, замаскированной резным фронтоном, ютились каморки слуг-рабов.

В солнечном затишье с книгой в руках сидела Сервилия. Катон сумрачным взглядом окинул заглавие.

— Напрасно ты тратишь время на подобное чтение.

— Но это "Детство Кира" — лучшее творение Ксенофонта.

— Что может почерпнуть мать республиканца в детстве тирана? Дай сюда эту вздорную книгу.

Сервилия прижала "Кира" к груди.

— Катон, здесь же мудрец шаг за шагом показывает, как из мальчика формируется истинный герой, разумный и отважный!

— Рим не нуждается в лепете развращенных племен. Давай книгу!

— Цезарь настаивает, чтоб по окончании школы мы послали Марка в философскую академию в Афинах.

— Он до сих пор твой любовник?

— Мы давно расстались друзьями, но ты ревнивей, чем мой супруг. — Сервилия шаловливо улыбнулась. От ее мягких, бархатных глаз и грациозных движений струилось все еще полное девичьих чар обаяние.

— Мама! — Маленький Брут вбежал, размахивая табличками. — Мы писали сегодня о Квинте Курции. Учитель сказал, что мое сочинение лучше всех!

— Ты, моя радость, всегда для меня лучше всех. — Сервилия коснулась губами его глаз.

Маленький Марк Юний был ее копией. То же тонкое нервное лицо, вдумчивый взгляд и нежный женственный рот.

— А кто же был этот Квинт Курций? — Она взяла руки сына в свои. — Расскажи мне, милый!

— Он был храбрее всех. Вот, слушай, мама. У самого Сената земля треснула. Думали, весь Рим провалится, а трещина все шире и шире... — Глаза мальчика заблестели от страха и восхищения. — Жрец сказал: "Бросим в пропасть самое дорогое, что ни есть в Риме, и бездна закроется!" Оружие, золото бросали, а трещина все шире и шире. Тут Квинт Курций крикнул: "Самое дорогое в Риме — римлянин", — он спрыгнул в пропасть, и она закрылась.

— Теперь по всей Италии Квинта Курция не найти, — вздохнула Сервилия, — разве что дно пропасти будет устлано золотом, тогда весь Рим наперегонки кинется в бездну, а твой отец впереди всех!

— Марк, — перебил Катон, — проводи меня к отцу.

Консул Брут сидел в мрачном раздумье у фамильного алтаря. Изредка сухими старческими руками с синими набухшими венами он переставлял восковых лар, богов-хранителей славного рода Брутов.