Рубикон - [177]

Держась за руки, друзья стали спускаться.

— Сюда, сюда! Еще немного налево. Зажмурься! Еще немного, а теперь гляди!

В небольшой котловине в отсветах полной луны мерцало озерко. Агриппа подошел к самому краю и зачерпнул горстью воду. Капли сияющими алмазами падали с его пальцев.

—  Попробуй! Ключевая вода! Озерко питают пять родников. Точно такие же родники поят ручьи в горах. Я велю углубить водоем, подведу к нему русла всех ручьев, берущих начало в вершинах Апеннин, а от нового водоема проведу воду в Рим. Поставлю опоры толщиной со столетний дуб и в полтора человеческих роста, а на них прикажу укрепить ложе для воды, выдолбленное из цельного мрамора. Напоим Рим чистой водой, и лихорадки исчезнут. Держи, — он сунул Октавиану в руки крепкий тонкий шнур, — сейчас уклон мерять будем!

— Ночью? — недовольно спросил Октавиан. — Озерко и вправду прелесть, и на вершине хорошо было, и в пещере, но...

— Не хочешь?

— Нет, что ты? Пойдем!

Агриппа останавливался через каждые двадцать шагов, измерял угол наклона и складывал на отмеченных местах столбики из камней.

—  Завтра же людей пришлю и сам вернусь. В Риме у меня спешных дел нет, а моя Кая и без меня уедет отдыхать. Напишу ей ласковое письмо. Ей покой нужен, а не наша грызня. К сожалению, без грызни мы не можем.

Друзья спустились к соснам, потом пошли падубы, и меж ними стали попадаться дикие яблони. Их цвет уже опадал и белоснежными лепестками осыпал путников. Наконец, когда уже совсем рассвело, блеснула глянцевитая от утренних лучей плотная зелень лавровых деревьев.

— Вот и пришли. — Агриппа опустился на придорожный камень. —  Чистая вода, чистая жизнь, как твой стихоплет сказал? "Засевай поле своей жизни хлебом, а не плевелами".

— Если ты поможешь, — тихо ответил Октавиан, — и на моем поле вырастет хлеб и насытит весь наш народ! Никогда не бросай меня...

Глава четырнадцатая

I

Антоний перенес резиденцию из Афин в Александрию.

Город Александра — столица ученых, поэтов и купцов — давно уже стал духовным центром эллинических стран. Держава Лагидов грозила вырасти во второй Карфаген, еще более опасный. За Египтом вставал Восток, богатый старинными людными городами, заселенными искусными ремесленниками, с развитой торговлей, с обильной сетью караванных путей. Многонациональный, но сплоченный единой великой ненавистью к завоевателям, Восток ждал... Казалось, вопль "Ганнибал у ворот!" вновь потрясет площади и улицы Вечного Города.

Но Рим стал иным, чем в дни Сципиона, Мария и даже Цезаря. Столица изменилась, и это чувствовалось во всем. Светлые многооконные дома вытеснили древние жилища-цитадели. Мрамор массивных зданий вторгся в предместья. Хижин не стало. На перекрестках зазеленели сады.

— Настала пора пахать и сеять, — заявил консуляр Марк Агриппа в Сенате. — Оборонимся от варваров, что топчут наши посевы, а земли нам уже хватит... Но сеять на этой земле я буду пшеницу, а не плевелы.

Сильвий и верные не спали ночей, корчуя "плевелы". Ко всем, кто не ценил благодеяний императора и его друга, под вечер являлся человек в сером рабьем плаще. Безымянный благожелатель настойчиво советовал недовольному жизнью в столице и новыми порядками покинуть Рим... Ослушников часто находили задушенными в собственной постели. И каждый раз правосудие оказывалось бессильным разыскать убийцу...

Друзья Марка Агриппы намекали и в Сенате, и на форуме, что, возможно, эти злодеяния — дело рук египтян и римских друзей Клеопатры, недаром царица поклялась изничтожить всех детей Ромула и Рема... А сыновья Рема и Ромула — кровные братья.

В городской толпе все чаще мелькали рослые фигуры галлов и цизальпинцев, большелобые лица этрусков, синие глаза самнитов и смуглота калабров и пицен.

Их говор сливался с чистотой римской речи, обогащал латынь живостью новых слов, расцвечивал глубиной оттенков. Любимец императора Вергилий Марон не стеснялся в своих стихах италийских слов. Прозаики давно уже, как плодами прочно акклиматизированных растений, пользовались самнитскими и этрусскими поговорками и оборотами. Во дворце Мецената рождалась золотая латынь, сильная, гибкая, меткая. Это уже были не те циклопические глыбы, которые Дивный Юлий шутя предлагал мальчику Октавиану тесать и тесать...

Точно ненужные румяна, смытые здоровой, чистой водой родимых источников, исчезали и витиеватые александризмы, и недавно еще такие модные греческие словечки.

Вместе с речью рождалась нация. Не племена, не сословия, а народ, единый, могучий, глубоко сознающий свое единство, органически слитый с самим понятием "Италия — родина". И все понимали, что только единение всей страны вокруг Рима и его императора спасут Италию от египетской опасности.

II

Лошадь, покрытая пеной, мчалась во весь опор, а Марк Агриппа, почти лежа на шее коня, гнал ее и гнал. Вчера в Рим прибыл гонец из имения. Лелия уже сутки страдала в тяжелых муках.

Наконец мелькнула дубовая роща. Пошатываясь от страшного волнения, он спрыгнул с коня и, задыхаясь, побежал к воротам виллы, а навстречу ему уже спешила рабыня, некогда выкормившая Лелию. Незадолго до своей смерти Аттик выкупил ее у новых господ.