Рубежи - [81]

— Я войду первая. Очень светло, а ты минутой позже. Дверь будет открыта. Соседи, сам знаешь.

Сам знаешь! Откуда ему знать? Разве было раньше что-либо подобное? И еще была минута, когда он почти решил уйти, но мысль: она будет ждать и что может подумать о нем, если он не войдет, — толкнула его пойти за ней. И не только мысль…

Полина тихо прикрыла дверь.

— Выпить хочешь?

Полина испытующе глядела на него. Не в силах бороться с собой, Астахов ответил:

— Хочу!

Он выпил, попробовал шутить. Полина к спирту не прикоснулась. Он не настаивал, желая, чтобы быстрее все кончилось.

Когда Николай почувствовал рядом женское тело, он вдруг понял, что не сдвинется с места. Стыд и отчаяние сжали бешено колотившееся сердце.

Он уткнулся лицом в подушку. Полина резко отодвинулась. Николай не видел, но представил злое, брезгливое лицо ее. В молчании прошло несколько минут. Николай попробовал успокоиться. Теперь уже был не стыд, а злоба на самого себя, на нее, так легко предлагавшую себя. Он рывком приподнялся. Полина сидела рядом и пристально глядела ему в лицо. Он не увидел ни злости, ни усмешки. Ее лицо преобразилось: оно не было таким там, на танцах, и здесь до этого. В глазах мягкий свет, губы улыбались, и это была не усмешка, и даже не сочувствие, а улыбка друга.

— Успокойся, милый.

Она провела рукой по его взлохмаченным волосам, осторожно притянула к себе. Голос ее был тихий, вздрагивающий. Николаю показалось, что она вот-вот заплачет.

— Сначала я подумала, что ты избалован женщинами… Устал. Прости, я ошиблась. Таких я не встречала, не знала, не видела. Хороший мой… — Она говорила, лаская, и смысл ее слов медленно доходил до сознания Астахова. Ему стало лучше, спокойнее, и хотелось слушать ее долго и лежать вот так, прижавшись к ней.

— Не скрою, я знала мужчин. Я хотела любить, а любви нет, милый. Ты сам не знаешь, что наделал. Я хочу тебя и боюсь тебя.

Она говорила быстро и возбужденно, и он не сомневался в искренности ее слов. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что она много страдала, что жизнь ее сложна и что в эту минуту она требует простой человеческой ласки. Ведь и он этого хотел, только она не знала. Теперь он успокаивал ее, целуя влажные от слез глаза, вздрагивающие мягкие губы. Они вдруг стали совсем рядом и душой и телом. Он слышал стук ее сердца и верил ей, и уже ничто не пугало. Неизбежное стало желанным…

3

Этот час Николаю казался фронтовым, и он ощутил давно знакомое состояние напряженности, легкой тревоги, ожидания, когда преобладает только одна мысль: противник рядом и должен быть атакован. Всматриваясь в потемневшую синеву неба, туда, где горизонт, он зорко искал в этом необозримом воздушном океане ту маленькую точку, что должна возникнуть в небе. Самолет. Он где-то рядом. Его нужно атаковать и сфотографировать. Минутами он забывал, что это не противник, а только цель, проверяющая бдительность истребителей.

Много часов проводят в воздухе самолеты без посадки, без отдыха. Старое чувство уважения к экипажам тяжелых машин здесь стало более острым. Терпеливые люди, выносливые, спокойные, воздушный корабль для них второй дом. Много часов они проводят в небе, в стратосфере. Но где бы самолет ни летал, на земле его видят. Антенны радиолокаторов, ощупывая небо, ловят отраженные от самолетов сигналы и посылают их на экраны в виде световых импульсов. За ним следят на земле операторы и штурманы на командных пунктах. Такие же сигналы идут и от истребителя, которого по радио наводят на цель. Не раз в полетах у Николая возникала мысль: после войны он, Астахов, и друзья его думали, что все кончилось, что в небе огонь теперь будет только от горящего керосина в двигателях транспортных самолетов, и ни одной бомбы, ни одного снаряда. Но там, за рубежом, кое-кто не думал о мире. И вот родное небо по-прежнему под охраной, и земля тоже, и он, Астахов, один из тех, кто делает эту охрану более прочной, чем она было в сорок первом.

Внизу светлые дорожки облаков. Истребитель Астахова в стратосфере. Небо стало темнее, видимость хуже. С такой высоты кажется, что и косые лучи солнца тоже где-то внизу. В небе два самолета, как затерявшиеся в океане лодчонки. В тяжелой машине несколько человек, им веселее. Истребитель один, и чувство одиночества порой вынуждает чаще смотреть на часы. Скорее бы цель!

— Справа, впереди по курсу!

Голос в телефонах требовательный, торопливый. Астахов приник к прицелу. Самолет покачивался в разряженной атмосфере: воздух здесь слишком слабая опора. Еще секунды, и широкие крылья настигнутой Николаем тяжелой машины заполнили кольцо прицела. Завертелась пленка в кассете фотопулемета. За хвостом условного противника светлый след и вихрящийся поток раскаленного воздуха. Истребитель качнуло. Его зацепило этим потоком. «Близко. Пора выходить из атаки. Перевернет, дьявол!» Астахов юркнул вниз.

— Опасная дистанция, истребитель. Иди домой. Порядок! — говорил по радио кто-то из экипажа встреченной им машины. Астахов подумал: когда будет реальный противник, таких слов он не услышит. Будет ли? Домой. Истребитель летел к расчетному месту, откуда до береговой черты и до аэродрома недалеко. Сейчас Арктика не беспокоила Астахова. Он хотел смелого, свободного и отчаянного полета, как в годы войны, но понимал, что опыт, положение да и возраст заставляют руководствоваться здравым смыслом и правилами полетов, а не минутными настроениями.