Рубежи - [82]

— Будьте внимательны! Заход по приборам. С моря туман. Увеличьте скорость!

Смысл команды руководителя полетов с земли не сразу дошел до сознания. С моря туман! А как хорошо за облаками, в небе, и облачность сверху спокойная, ровная, без признаков шторма. Неужели так плохо внизу? На секунду Николай представил резкие порывы ветра, прикрытую туманом посадочную полосу, и все уплыло в сторону, исчезло. Только приборы, земля и приборы.

— Передайте горючее!

Уж если командир открытым текстом запрашивает горючее и не боится предупредить об опасности, дело дрянь. Он давно в воздухе, горючего осталось мало. Ошибки в расчете допустить нельзя. Ни одной лишней минуты в воздухе. Астахов волнуется, но тут же берет себя в руки. Неужели для него это ново? Здесь — да, а вообще — нет. Посадки при плохой погоде и раньше он производил много раз. Спокойствие, только спокойствие! Он торопливо отвечает, что ему все ясно, что да запасного аэродрома времени на полет не хватит. Слишком торопливо. Все же он волнуется. Командир, наверно, понимает его состояние.

— Не психуй! Выполняй команды, следи за высотой.

На земле он виден на экранах. За ним следят те же операторы, которые только что наводили его на цель. Включены посадочные огни. Они прокалывают туман, указывая направление посадки. Их нужно увидеть вовремя. Не терять самообладания ни на секунду. Астахов направил самолет вниз, в облачность. Резко болтало. Стрелки приборов дрожали. Земля рядом, но он ее не видит. Выполняя команду, Астахов поворачивает самолет в створ посадочной полосы. Появляется инстинктивное желание глянуть вниз, на землю, но этого делать нельзя. Взгляд уйдет от приборов, и истребитель останется бесконтрольным. Земля все ближе. Одно неверное движение, и столкновение с ней неизбежно. Земли не видно, и поэтому она пугает, пугает своей близостью. С каждым метром потерянной высоты ее чувствуешь напряженными до предела нервами. Взгляд на приборах. Стрелки судорожно бросаются в стороны, когда слишком болтает в неспокойных облаках, но не уходят от посадочных «нулей». Красные отблески забегали по фонарю кабины. Пора… Николай уменьшает обороты двигателя и мгновенно переводит взгляд на землю. Сейчас она видна. Еще секунда, и колеса истребителя чиркнули по металлу.

Техник помог Астахову вылезти из кабины. Николай казался спокойным, чуть равнодушным. «Знай наших…» Техник подумал: «Хорошая выдержка у человека». Астахов медленно шел по стоянке и жадно курил. Холодный ветер сквозь кожаную куртку проник до вспотевшего тела. Север!..

…— Первый раз я вылетел на перехват воздушной цели, когда солнце освещало южную половину нашего шарика, — вспоминал Ягодников, вернувшись с полетов. — Оно гуляло где-то глубоко за горизонтом, не желая мерзнуть во льдах. Все же ничтожная часть света пробивалась на час, не больше. Да и какой там свет! Ерунда. Сумерки. Облаков не было. Одни звезды. Море и звезды, а когда взлетел и набрал высоту, только звезды, и вверху, и внизу, и не поймешь, где ярче. Они искололи море, мерцая тем же светом. Меня такая красота не устраивала. Я уткнулся в приборы, меньше всего желая любоваться звездами. Перепутаешь к чертям все на свете и будешь набирать высоту, падая вниз. Однажды такой номер был проделан, только, к счастью, не мною. «Противник» где-то прошумел мимо, и, как ни разрывались наводчики с земли, я так и не видел его: боялся оторвать взгляд от приборов. Это было мое первое знакомство с севером в воздухе. — Степан на минуту умолк, продолжая выковыривать из очищенной картофелины темные пятна. Николай и Крутов ножами обрабатывали на куске фанеры две здоровенные рыбины.

— Когда возвращался домой, — продолжал Степан, — в кабину брызнул свет. Он мелькал перед глазами, то пропадая, то опять появляясь, как в сказке, только тогда мне было не до сказок. Я глянул туда, где по идее должно было быть небо, и не узнал его. Светлые полосы, сосульки, ленты, цветастые, причудливо переливались красками, перескакивали с места на место. В эту секунду я испытал то же самое, что испытывал в детстве, глядя на молнию, когда по небу будто кто спичкой чиркал. Может быть, с земли и красиво, но мне было не по себе. Вспомнились фронтовые ночи, прожекторные поля, но только все было не так. Говорят, ионосфера сто километров вверху. Может быть, теоретически, но мне это сияние показалось рядом, в кабине, на плоскостях, на приборах, и невозможно было из него выбраться. Я был как в тисках. Хотелось облаков, укрыться в них, но в небе ни одного облачка, внизу ни единого светлого пятна. И все же сияние имеет одну хорошую особенность: оно так же быстро пропадает, как и появляется. Работает, так сказать, с перерывами. Когда оно погасло на несколько минут, у меня мышцы ослабли и стало спокойно, насколько может быть спокойно в полярном небе. Ночь меня не пугает, а вот причуды природы выводят из равновесия. После и с земли я не мог равнодушно смотреть на пожар небесный. Начнешь «ночевать» — увидишь сам, — добавил он, взглянув на Астахова. — Привыкай. Еще будет много любопытного. Туман, он везде туман. Бывает хуже.