Рубежи - [118]

— Так уж и рады!

— Так все говорят, и я тоже.

— Ну, прощай, Вася! Обязательно приеду.

Вася задержал руку Астахова в своей, посмотрел на восток, на запад.

— Идти будешь два часа хорошим шагом. Не торопись, береги силы. Подует ветер если, не меняй направления. Дом твой вон там, скоро покажется. Бывай здоров.

Вася помог ему приладить лыжи. Астахов вскинул ружье на плечо, ранец на спину, одел перчатки…

Когда нарты скрылись в сумраке, Астахов заскользил на лыжах. Местами попадались снежные выступы, как зубцы, тогда идти было труднее. Много их, зубцов, острых и твердых. Астахов свернул влево, чтобы обойти их, и тут же подумал, что, если идти влево, выйдешь к морю. Этого делать нельзя. Васи с оленями нет, одному опасно. Небо было не ярким, прикрытое морозной дымкой, но без облаков. Тихо, морозно, и только скользящие полозья лыж нарушали мертвую тишину. Ничего живого. Все живое скрыто от его глаз. Нет, вон там в стороне острая мордочка с черными круглыми глазами мелькнула и скрылась за снежным выступом. Ружье Астахов держал наготове, но оно не понадобилось.

Двигался Астахов медленно, стараясь запомнить малейшее изменение направления. Нельзя терять ориентировку в тундре. Ветра нет, а след плохо виден. Попробуй, определи направление, когда ни одного ориентира, ни одного темного пятна. Легко дышалось чистым воздухом и думалось легко. Какой простор! Астахов шел, всматриваясь в горизонт: там должны показаться дома поселка и дым. Пока их нет. Он двигался дальше и вдруг увидел дома. Они выплыли неожиданно, вдали, ясно очерченные, только почему-то гораздо правее того направления, в котором он ожидал их увидеть Может быть, это потому, что он сворачивал влево, а сейчас не определил точного направления? Значит скоро будет дома. Но до полной темноты еще не менее часа, и Астахову стало жаль расставаться с тундрой. Он остановился, снял рукавицы, освободился от лыж и присел на снежный выступ, закурил. Почему-то стали отчетливо видны массы кристалликов в потемневшем воздухе. Со стороны моря плыли низкие облака. Потеплело. Астахов взглянул туда, где были видны дома поселка, и удивился: домов уже нет, хотя темнее не стало, по крайней мере он не заметил этого. Он осмотрелся вокруг. Где же дома? Ничего. Только белая тундра. Чувство одиночества в этой ледяной пустыне пришло неожиданно и было тревожным. Астахов вновь стал на лыжи и теперь уже пошел вправо, туда, где были только что видны дома поселка.

Неожиданный порыв ветра ударил сначала в спину, и Астахов ускорил шаг, но вдруг снежный вихрь бросился в лицо. Николай наклонился вперед, рукавом прикрыл глаза. Дышать стало труднее. Он всматривался вперед в надежде увидеть знакомые очертания домов, но ничего не видел. Крутящаяся снежная стена встала перед ним. Ветер стонал, трепал полы кожаной шубы, больно бил в лицо. Идти против ветра становилось все труднее, но держаться нужно было только так: ветер, как ему казалось, дул со стороны поселка. Здравый смысл подсказывал ему переждать, забраться куда-нибудь в снежное укрытие, способное защитить от холодного ветра. Но где найдешь такое укрытие, и есть ли оно в этом ледяном аду! Каждый шаг давался с трудом, а ведь это только начало пурги. Ему рассказывали, что с таким ветром трудно бороться даже автомашине. Астахов начинал верить этому. Пурга может разыграться на несколько часов, может быть, суток… «Вася, Вася! Ох и попадет же ему от отца! Да и сам он, наверное, ругает сейчас себя, а может быть, и его, Астахова, что уговорил, убедил… Нет, ругает он только себя…» Надо сберечь силы. До поселка, по всему видать, недалеко; в крайнем случае будут искать, но трудно найти человека при этой свистопляске.

Астахов двигался, пока это было возможно, против ветра. Ему казалось, что он не меняет направления, но порывы ветра порой хлестали в бок, в спину, и он понял, что запутался окончательно и продолжать движение наугад бессмысленно. Тупым концом лыжины Николай попробовал выкопать углубление, но яму тут же засыпало снегом. Кажется за минуту он и сам превратился в снежный ком, который вот-вот сравняется с поверхностью тундры. Сначала холод начал пощипывать ноги, затем проник к телу, и он почувствовал дрожь. Надо идти, двигаться. Чтобы поправить крепление лыж, он снял меховую перчатку, порыв ветра вырвал ее из рук. Может быть, перчатка рядом, но ее уже не найдешь. Астахов стал по ветру, с трудом удерживаясь на ногах, и сделал несколько шагов в плотную завесу. Поднял ружье. Звуки выстрелов почти не слышны в реве пурги. Перекинув ружье на спину, он стал против ветра. Нет, на лыжах не сделать ни одного шага, а без них он оказался в снегу по пояс. Подобрав под себя ноги и закутавшись шубой, насколько позволяли ее размеры, Николай притих, тяжело дыша. Кажется, ветер стихает. Да, да стихает. Астахов лыжами начал рыть углубление в снегу, но быстро устал, присел. Только что стыли ноги, а сейчас тепло. А может быть?.. Астахов начал шевелить пальцами ног. Надо идти. Он попробовал встать. Это ему удалось, но против ветра он даже стоять не мог. Глаза залепило снегом. Брови, ресницы тяжелые, снежные. Порывом ветра его бросило на снег, и он ударился головой обо что-то твердое, наверное о снежную глыбу. Астахов снова начал рыть углубление. Кажется, теперь можно будет укрыться от ветра. Он забрался поглубже, приоткрыл воротник. Да, пурга, кажется, тише, хотя кругом свист и вой. Кругом мрак. Тоскливо, одиноко, жутко. Астахов поднял руку к уху: тик… тик… и успокоился. Часы стучали, как сердце. Золотые часы друга. Живут! И он живет. Ждать…