Рубеж надежности - [17]
1962 год.
Уманские встречи
ЧУВСТВО соревнования, ревностное стремление не отстать, быть первым свойственно людям. Кто выше прыгнет? Кто быстрей пробежит? Кто дальше бросит?.. Вспомните: с этим мы являемся на свет.
Потом мы взрослеем и свои чувства осознаем. В мире капитализма желание не отстать, как известно, вырастает в конкуренцию. У нас рождается стремление помочь отставшему, чтобы всем вместе двигаться вперед. Это и есть социалистическое соревнование.
Какую же прорву усилий надо затратить, чтобы это чувство — врожденное, осознанное, ставшее проявлением идейных стимулов к труду — в людях… приглушить!
Вот мысли, которые занимали меня, когда я был на Уманском машиностроительном заводе. Поначалу я собирался писать всего лишь о плохой, «без огонька» работе организаторов соревнования. Ну вроде бы они изо всех сил должны его «вводить» и «внедрять», а вот не внедряют, не вводят.
Потом, прожив в Умани неделю и вторую, я по-иному стал смотреть на вещи. Нет, упругое слово внедрять предполагает некое сопротивление. Внедряют то, чего в натуре нет. А соревнование есть, оно в природе советского человека. И если плохо ведется оно, то это значит, что ему мешают нормально развиваться.
Таков мой вывод, я намерен подтвердить его материалом своих наблюдений. Начать придется с одной неприятной истории. О ней говорилось в письме группы рабочих, которое и привело меня в город Умань.
ФАКТЫ подтвердились. Так оно все и было в механическом цехе: один рабочий украл у другого клеймо. Один браковщик — у другого. И пошел «подписывать» свои детали чужим клеймом. Случись отныне брак, и его вычтут за счет другой смены — смены Ярополова.
«…Последствия малоприятны, — говорилось в письме рабочих. — Особенно если учесть, что смена мастера Ярополова борется за звание смены коммунистического труда».
Выглядело это примерно так. Возвращают со сборки два шнека. Мастер вызывает «виновника» — токаря Ю. Черновола: «Опять у тебя брак! Исправь». Тот на дыбы: он свой почерк знает, свои детали из тысячи выберет, это не его обточка. А мастер ему: «Видишь клеймо? А шнеки в нашей смене ты один точил. Ясно?»
Им даже в голову не приходило сомневаться. Когда уже поймали браковщика с поличным, так и то начальник ОТК отказывался верить: «Да вы что?! Подите проспитесь! Такого сроду у нас не было».
И впрямь не было. Ан вышло.
Прежде чем продолжать рассказ, замечу, что вовсе не считаю проступок одного человека позором для коллектива. Все зависит от того, как коллектив отнесется к проступку. Возмутится, вынесет сор из избы — будет чист. Ну, а спрячет, загонит болезнь внутрь — что ж, тогда и разговор другой.
В Умани коллектив возмутился.
Тотчас же после того, как все открылось, смена провела собрание. Постановили: браковщика от работы отстранить, просить директора, чтобы перевел его в подсобники. Протокол вел, между прочим, сварщик И. Грищенко, секретарь партбюро цеха: он вполне был согласен с рабочими.
Но прошла неделя, и дело было спущено на тормозах. Директор ограничился выговором. По партийной линии браковщику указали, и только. На партбюро не зачитывали решения смены, сам Грищенко вдруг переменился и говорит людям, что-де все правильно, и он не понимает, чего им еще, собственно, нужно.
«Ленин учил, что если преступление совершил коммунист, то взыскать с него нужно вдвойне. А у нас именно потому, что он в партии, ему простили „ошибку“. Справедливо ли это?» — так заканчивалось письмо в редакцию.
Все оно легко поддавалось проверке, и я в первый же день убедился, что рабочие в своем возмущении правы.
На второй день я встретился с похитителем.
ПЕРЕДО МНОЙ был плотный, тяжело двигавшийся мужчина. Не торопясь, он провел меня в конторку, предложил табурет, сам сел и сдернул картуз, открыв круглую бритую голову. На вид ему было лет сорок пять. Темное лицо его хранило следы многих забот и выражало не то чтобы испуг («Ну вот, — сказал он садясь, — уже и Москва занялась мною»), а скорей покорное ожидание бед, которых он не ждал для себя, но к которым привык. Глаз он, впрочем, не прятал.
— Что тут скажешь… Уж раз, как говорится, разоблачили… Стыдобина.
У него поизносилось клеймо, «четверка». И он попросил контрольного мастера приготовить замену. Тот обещал. Действительно, на другой день в шкафчике, где хранится инструмент, он нашел новое клеймо. Глянул: «пятерка». «Ай-яй-яй, — подумал, — неувязка. Эдак любой рабочий, если, конечно, он нечестный, может воспользоваться… Я вот, к примеру, не возьму, — подумал еще, — а другой-то схватит!» И положил чужое клеймо в карман. «Спрячу, — подумал. — Пусть-ка поищут». Но прошел день-другой — не ищут. «Прямо базар какой-то, а не цех. Надо их наказать за разгильдяйство». Ну и решил «пятеркой постучать». А после (рисовался ему такой разговор) подойдет он к сменщику и скажет, будто невзначай:
«Как полагаешь, Леня, каким клеймом бью?»
«Как это каким? — скажет тот. — „Четверкой“».
«А ну-ка глянь».
Сменщик ахнет:
«Мое! Где взял?»
«А чего вы ложите клейма где попало!»
Ну тут они, конечно, посмеются, и он отдаст «пятерку» и скажет: «С тебя, Леня, магарыч».
Удивительно все нелепо и потому похоже на правду. Выдумать он мог бы что-нибудь и половчей. Но больно уж далеко зашла его шутка. Ведь он недели две орудовал этим клеймом и вошел во вкус, и бог знает, сколько бы еще ехал на чужом горбу, если б рабочие сами не схватили его за руку:
