Рубеж - [5]

                                           Россию.

* * *

…Уже опять к границам сизым

составы

               тайные

                                  идут,

и коммунизм опять

                                    так близок,

как в девятнадцатом году.

Тогда матросские продотряды

судили корнетов

                               револьверным салютцем.

Самогонщикам —

десять лет.

                   А поменьше гадов

запирали

                «до мировой революции».

Помнишь с детства

рисунок:

             чугунные путы

человек сшибает

                           с земшара

                                                грудью?

Только советская нация

будет

и только советской расы люди…

* * *

Когда народы, распри позабыв,

В единую семью соединятся.

Пушкин

Мы подымаем

                          винтовочный голос,

чтоб так

                  разрасталась

                                          наша Отчизна —

как зерно,

в котором прячется поросль,

как зерно,

из которого начался

                                     колос

высокого коммунизма.

И пусть тогда

на язык людей,

всепонятный,

                          как слава,

всепонятный снова,

попадет

              мое,

                         русское до костей,

мое,

советское до корней,

мое украинское тихое слово.

И пусть войдут

и в семью и в плакат

слова,

            как зшиток

(коль сшита кипа),

как травень в травах,

як липень

в липах

та ще як блакитные облака!

О как

я девушек русских прохаю

говорить любимым

губы в губы

задыхающееся «кохаю»

и понятнейшее слово —

«любый».

И, звезды

               прохладным

монистом надевши,

скажет мне девушка:

«Боязно

все».

Моя несказанная

                               родина-девушка

эти слова все произнесет.

Для меня стихи —

                               вокругшарный ветер,

никогда не зажатый

между страниц.

Кто сможет его

от страниц отстранить?

Может,

не будь стихов на свете,

я бы родился,

чтоб их сочинить.

* * *

Но если бы

кто-нибудь мне сказал:

сожги стихи —

коммунизм начнется, —

я только б терцию

промолчал,

я только б сердце свое

                                           слыхал,

я только б не вытер

сухие глаза,

хоть, может, в тумане,

хоть, может,

согнется

                плечо над огнем.

Но это нельзя.

А можно

                   долго

                            мечтать

про коммуну.

А надо думать

                      только о ней

И необходимо

падать

юным

и — смерти подобно —

медлить коней!

Но не только огню

сожженных тетрадок

освещать меня

и дорогу мою:

пулеметный огонь

песню пробовать будет,

конь в намете

над бездной Европу разбудит, —

и хоть я на упадничество

не падок,

пусть не песня,

а я упаду

в бою.

Но если я

прекращусь в бою,

не другую песню

другие споют.

И за то,

чтоб как в русские

в небеса

французская девушка

смотрела б спокойно,

согласился б ни строчки

в жисть

                    не писать…

А потом взял бы

и написал

тако-о-ое…

26 сентября 1940

16 октября 1940

28 января 1941

СТОЛИЦА

Здесь каждый дом стоит, как дот,

И тянутся во мгле

Зенитки с крыши в небосвод,

Как шпили на Кремле.

Как знак, что в этот час родней

С Кремлем моя Земля,

И даже кажутся тесней

Дома вокруг Кремля.

На окнах белые кресты

Мелькают второпях.

Такой же крест поставишь ты,

Москва, на всех врагах.

А мимо — площади, мосты,

Патрульный на коне…

Оскалясь надолбами, ты

Еще роднее мне.

И каждый взрыв или пожар

В любом твоем дому

Я ощущаю как удар

По сердцу моему.

Но мы залечим каждый дом,

И в окнах будет свет,

Дворец Советов возведем

Как памятник побед.

И чертят небо над Москвой

Прожекторов лучи.

И от застав шагают в бой

Родные москвичи…

Октябрь 1941

ДОРОГА

Так начинают

Юноши без роду.

Стыдясь немного

Драных брюк и пиджака,

Еще не чувствуя под сапогом дорогу.

Развалкой входят

В века!

Но если непонятен зов стихами,

И пожелтеет в книгах

Их гроза,

Они уйдут,

Не сбросив с сердца камень,

А только чуть прищуривши глаза.

И вот тогда, в изнеможении

Когда от силы ты,

Когда держать ее в себе невмочь,

Крутясь ручьем,

Остановив мгновение.

Торжественно стихи приходят в ночь.

И разлететься сердцу,

Гул не выдержав,

И умершей звездой

Дрожать огнем,

И страшен мир — слепец.

Удары вытерший,

И страшен мир.

Как звездочеты днем.

Иди же, юноша.

Звени тревожной бронзой,

И не погибни кровью в подлеце.

Живи, как в первый день,

И знай, что будет солнце,

Но не растает

Иней на лице.

1938

ПРОЩАНИЕ

Пропали сливы,

перезрели звезды,

и врач прошамкал,

что в больницу поздно.

Умрут ее залетные глаза,

до осени умрут! — так он сказал.

Мои глаза, как под гипнозом, никли

в его очков давно протертый никель.

А листьев не было на косяках ветвей,

и отлетели стаи журавлей.

Решетка никеля: очки, кровать —

и я не мог ее поцеловать.

Она поймет обман

по дрожи скул.

Зачем же ей

еще мою тоску?

И я, стыдясь, — уже к другим влеком…

Тугим сукном обтянутые бедра,

на гнутом коромысле вровень ведра,

смех вперемешку с финским говорком.

1939

МАШИНА ВРЕМЕНИ

По багровым степям,

         по квадратам на глобусе,

Как тура, идущая по прямой,

Воздух кромсали круглые

                                           лопасти —

Словно лед за кормой,

                                      он лежал за спиной..

И в параболе жизни,

                                   взлетевшей к зениту,

С 69-го — яснее всех

                                        диаграмм —

Мы видим с Дворца Советов

Историю в гранках,