Рубеж - [4]

новый день, как снег на крыльев

                                                               глянце.

Наши будни не возьмет пыльца.

Наши будни — это только дневка,

чтоб в бою похолодеть сердцам,

чтоб в бою нагрелися винтовки.

Чтоб десант повис орлом степей,

чтоб героем стал товарищ каждый,

чтобы мир стал больше и синей,

чтоб была на песни больше жажда.

1939?

«Высокохудожественной строчкой не хромаете…»

Высокохудожественной

строчкой не хромаете,

вы отображаете

удачно дач лесок.

А я романтик.

Мой стих не зеркало —

но телескоп.

К кругосветному небу

нас мучит любовь:

боев

за коммуну

мы смолоду ищем.

За границей

в каждой нише

по нищему;

там небо в крестах самолетов —

кладбищем,

и земля вся в крестах

пограничных столбов.

Я романтик —

не рома,

не мантий

не так.

Я романтик разнаиспоследних атак!

Ведь недаром на карте,

командармом оставленной,

на еще разноцветной карте

за Таллином

пресс-папье

                  покачивается,

                                            как танк.

ДОСЛОВНАЯ РОДОСЛОВНАЯ

Как в строгой анкете —

скажу не таясь —

начинается самое такое:

мое родословное древо другое —

я темнейший грузинский

князь.

Как в Коране —

книге дворянских деревьев —

предначертаны

чешуйчатые имена,

и ветхие ветви,

и ветки древние

упирались терниями

в меня.

Я немного скрывал это

все года,

что я актрисою-бабушкой немец.

Но я не тогда,

а теперь и всегда

считаю себя лишь по внуку:

шарземец.

Исчерпать

инвентарь грехов великих,

как открытку перед атакой,

спешу.

Давайте же

                         раскурим

                                          эту книгу —

я лучше новую напишу!

Потому что я верю,

                                и я без вериг:

я отшиб по звену

                           и Ницше,

                                                и фронду,

и пять

материков моих

                              сжимаются

кулаком «Рот фронта».

И теперь я по праву люблю Россию.

ДУЭЛЬ

Вороны каркали, и гаркали грачи,

Березы над весною, как врачи

В халатах узких. Пульс ручьев стучит,

Как у щенка чумного.

Закричи,

Февраль! И перекрестные лучи

Пронзят тебя. И мукам той ночи —

Над каждой строчкой бейся, — но учись.

………………………………………………..

Каждая строчка — это дуэль,

Площадка отмерена точно.

И строчка на строчку — шинель

                                                         на шинель.

И скресты двух шпаг — рифмы строчек.

И если верх — такая мысль,

За которую сжегся Коперник,

Ты не сможешь забыть, пусть в бреду

                                                                 приснись.

Пусть пиши без бумаги и перьев.

Май 1940?

О ДЕТЯХ

Все резче графика у глаз,

Все гуще проседи мазня —

А дочь моя не родилась,

И нету сына у меня.

И голос нежности моей

Звучит томительно и зло.

Как шмель в оконное стекло

В июльской духоте ночей.

И в темноте, проснувшись вдруг,

Всей грудью чувствовать вот тут

Затылка невесомый пух

И детских пальцев теплоту.

А утром — настежь окна в сад.

И слушать в гомоне ветвей

Не выдуманных мной детей —

Всамделишные голоса.

САМОЕ ТАКОЕ (Отрывки из поэмы)

Русь! Ты вся — поцелуй на морозе.

Хлебников

Я очень сильно

люблю Россию,

но если любовь

                           разделить

                                             на строчки,

получатся фразы,

получится

сразу:

про землю ржаную,

про небо про синее,

как платье.

И глубже,

чем вздох между точек…

Как платье.

Как будто бы девушка это:

с длинными глазами речек в осень,

под взбалмошной прической

колосистого цвета,

на таком ветру,

                           что слово…

                                                   назад…

                                                                  приносит…

И снова

                   глаза

                                 морозит без шапок.

И шапку

               понес сумасшедший простор

                                                                в свист, в згу.

Когда степь

                             под ногами

                                                 накре —

няется

              набок

и вцепляешься в стебли,

а небо —

внизу.

Под ногами.

И боишься

упасть

в небо.

Вот Россия.

Тот нищ,

кто в России не был.

* * *

В мир. раскрытый настежь

Бешенству ветров.

Багрицкий

Я тоже любил

петушков над известкой

Я тоже платил

                         некурящим подростком

совсем катерининские пятаки

за строчки

бороздками

на березках,

за есенинские

голубые стихи.

Я думал — пусть

                            и грусть,

                                             и Русь,

в полутора березах не заблужусь.

И только потом

я узнал,

               что солонки

с навязчивой вязью азиатской тоски,

размалева русацкова:

в клюкву

аль в солнце —

интуристы скупают,

                                но не мужики.

И только потом я узнал,

                                          что в звездах

куда мохнатее

Южный Крест,

а петух — жар-птица — павлин

                                                       прохвостый

из Америки,

с картошкою русской вместе.

И мне захотелось

такого

простора,

чтоб парусом

                       взвились

                                         заштопанные шторы,

чтоб флотилией мчался

с землею город

в иностранные страны,

                                         в заморское

                                                                море!

Но я продолжал любить