Рубеж - [29]

Вид лица матери стал нестерпим, но почувствовалось, что уже можно зажмурить глаза и отмахнуть головой. Глаза зажмурил, но отмахивать головой не стал: сквозь закрытые веки ее образ стал еще отчетливее.

Прохрипелось шепотом:

— Отпусти, Господи, не надо...

Пораженно стоял еще минут пять, глядя на метель в окне. Слово, впервые за пятьдесят лет произнесенное, выхрипом прозвучавшее, колоколом гудело сейчас в голове, медленно затихая. Отвернулся от окна и медленно пошел назад, глядя в пол. Остановился около стола, опершись на зеленое сукно кистью руки с потухшей трубкой, наискось поднял голову. И когда секретарь Саша увидел поднятые на себя хозяйские глаза, его аж отбросило. Такого его взгляда он не видел никогда и не предполагал увидеть. Ведь каких только взглядов не удостаивался секретарь Саша — от просто злых до убийственных и от усмешливых до смеющихся. Причем, когда ему доставалось по уху, хозяйские глаза никогда не были злыми, и секретарь Саша всегда радовался, получая оплеуху: раз бьет, значит — не расстреляет. Сейчас же на него в упор смотрело безысходное одиночество и страх, но их обволакивала, боролась с ними другая, обратная Сила. Суть этой обратности секретарь Саша понять не мог, но зримая очевидность борьбы ее со всей ее страшной беспощадностью с обеих сторон прямо рвалась из хозяйских глаз, заполняя кабинет и приводя в оторопь секретаря Сашу.

— Теперь иди, Саша, иди. Берии я сам позвоню.

Набрал номер, поднял трубку:

— Лаврентий, через 15 минут заседание Ставки, но я сейчас о другом. Помнишь дело того священника, который в Бутырке из журналов «Безбожник» вырезал евангельские цитаты и нарезал таким образом целое Евангелие от Марка?

— Еще бы не помнить, — последовал ответ в наушнике. — Это Евангелие пять месяцев по камерам гуляло, еле перехватили. Вертухаи, болваны, тогда удивлялись, чего это он этот «Безбожник» целыми пачками в камеру себе выписывает, единственный из всей тюрьмы, мол, перековался бывший поп полковой. Потом здесь, в наркомате, со всех управлений сбегались смотреть на сие чудо-издание. А как оформил, как переплел! В этом ему один сумасшедший нищий помогал, подельником пошел.

— Что это за человек, Лаврентий? Только не говори, что не можешь всех помнить.

— А я и не говорю. Он незабываем, как и этот сумасшедший нищий. Как глянут, будто брандспойтом в огонь твоей души.

— Ты поэт, Лаврентий?

— Да это не я, это цитата одного из их сокамерников. Их следователь хотел кинуть в прессхату на опускание — и не смог, и сам не мог понять почему. Так мне и объяснял. И после личного лицезрения подследственных... Коба, я сам ничего не понял, но наказывать следователя я не стал.

— Где они сейчас?

— Оба в Лефортово. По новой раскрутке, теперь уже окончательной.

— Вот именно. Сейчас оба их дела забирай с собой и приезжай с ними. Евангелие в деле есть?

— А как же?

— А эти люди через 45 минут чтоб были у меня в кабинете.

— В кабинете?!

— Ну, если в него входишь ты, то почему не войти им? Всё.

Взмокший и потерянный, шатаясь, вышел секретарь Саша в свой «предбанник», как его звали все через него проходящие, удостоенные посещения хозяйского кабинета. Как-то проходящий Маленков заметил ему шутливо, что его реальной власти сам президент Франции позавидует. В ответ вскинул на него зло глаза и головой махнул, мол, проходи, а про себя еще более зло выругался — такой собачей жизни даже Варлашка-оборвыш, их деревенский церковный нищий, блаженный, в незабываемом 19-м на штыки поднятый, не позавидует.

Итак, час. Если календаря не будет, через час и одну минуту его будет искать другой секретарь. Вызвав Ульяновск, секретарь Саша услышал длинные безнадежные гудки. 10 минут тоскливо слушал. Входящим в предбанник членам Ставки просто махнул рукой в сторону двери, не отрывая тоскливого пустого взгляда от долго пищащего телефона.

Вдруг встрепенулся и поманил одного из них:

— Михалыч, слушай, на секунду, ты ведь поповский сын...

Генерал-лейтенант Василевский округлил глаза и отступил на шаг:

— Ты чего, тезка? Ну и что? Мало ли кто чей сын? Сын за отца...

Скольких уже после подобного рода вопросов, на этом месте заданных, уводили под белы рученьки от заветной кабинетной двери обратно, вон из предбанника, и никто их больше никогда не видел.

— Да погоди ты, Михалыч, не вскидывайся. Мне, понимаешь, календарь церковный нужен за этот год. Что можешь посоветовать?

Тут уж генерал-лейтенант Василевский совсем потерялся, он испуганно покачал головой, пожал плечами и зашагал к заветной и страшной двери. Не было в мире человека, который стоял бы перед ней без трепета.

Загундосил звонок ВЧ. Явно, командзап.

Секретарь Саша поднял трубку и после десяти секунд слушанья заорал:

— Константиныч, да пошел ты!.. У меня дело поважней.

На другом конце провода явно оторопели от такой постановки вопроса.

— А вот какое, — заговорил секретарь Саша уже обычным голосом. — Мне календарь церковный для Хозяина нужен, и это важнее танков, которых все равно нет. У тебя там, в штабе, церковного календаря нет?

От такого вопроса на том конце провода оторопение обратилось в онемение. Оно длилось около минуты. И в тишине онемения явно слышалась неслышная матерщина.