Рубеж - [21]

«Ляксан Василич» — так его звали все, от последнего солдатика до Императора, и меж собой, и в обращении к нему. Никто и не вспоминал, в каком он нынче звании. Проживи еще лет 15, так Наполеона бы уже под Смоленском разбил. Эх, сейчас бы хоть малую толику тени его сюда, под Москву. Да еще бы этих, Богородских, тех... ну хоть батальон, танков в глаза не видавших, их бы и танки испугались. В энциклопедии Суворов значится как царский сатрап, великодержавный шовинист, приспешник крепостничества и вообще — враг народа. За что-то хорошее, сказанное в его адрес, можно и срок получить.

Что-то изменилось в выражении бородатого лица за стеклом. Трепет наводящую нездешность обволокла удивленная укоризна: пожалуй, так бы он смотрел тогда на восьмилетнего Coco, себя зовущего Кобой, если бы кто сказал ему, что через пятьдесят лет подпись этого выросшего мальчика будет стоять под его смертным приговором. Больше, чем удивленной укоризны, это лицо не могло выражать. Пожалуй, с таким лицом и пулю принимал.

Таяло лицо в снежном кружении, и очень отчего-то не хотелось, чтобы оно растаяло совсем. «К своим уходит...» И едва не крикнулось: «Не уходи!» Чувствовал сейчас, что тот, по его росчерку пулю в лоб получивший, из тех, в день которых он получил разгром 22 июня. Он им пулю в лоб, а они... Да, они уже решили... Отходящие остатки разгромленного первого эшелона и уже дошедшие (и тоже, увы, теперь остатки) второго, невзирая ни на какие котлы, не бежали теперь, не сдавались, но — дрались! Мыть сапоги в Гибралтарском проливе Сережке из Хомотова — нет! Но когда Москва за спиной Сережки — мы стеной за его спиной. Этот рубеж, где встало наше войско Всех святых, в Российской земле просиявших, — не перейдет никто, потому что над нами Покров Хозяйки нашей, Которой мы есть рабы, да не постыдимся.

Заныло вдруг в было успокоенном сердце — «рубеж», калеными иголками это жесткое слово овеществилось прямо во всем его существе. Сколько их было, рубежей, в его жизни, и все какие-то... всё — борьба за власть, чтоб ей! Сбылась мечта идиота!.. А тут сейчас перед ним какой-то особый рубеж. Всегда думал, что решение обо всем и вся принимает только он. И вот решение принято не им, без него и за него, и принято теми, против кого он воевал. И сейчас они ждут от него решения. И в довесок калено-иголочного соприкосновения с его сердцем: ощущение полной беспомощности перед всемогуществом принявших решение.

Легла на стол сводка, которую давно ждал, которая раньше и придти не могла, сводка с уже чужой территории. Уже месяц скоро, как танки Гудериана миновали Киев. И через неделю, как они его миновали, в киевской области открыто к действию 323 храма, до прохождения танков задействованных под склады чистого (дерево-бревно, а также всяческая готовая продукция) и нечистого (навоз и всякая ядовитость), клубы и планетарии, МТСы и ремесленные училища, ну и, конечно же, тюрьмы. Поднял телефонную трубку:

— Саша, чтобы через час у меня в кабинете был портрет Суворова. Которого? А что, их много? Саша, посмотри, кто автор статьи о Суворове в энциклопедии, позвони Лаврентию и скажи, чтобы его оприходовали на полный четвертак. За что? За... великодержавный шовинизм и за то, что он, оказывается, царский сатрап. И вообще, мне кажется, что он баливийский шпион. Остальные пункты — на его фантазию. Саша, теперь дай мне «Союз безбожников».

Прошла минута.

— Саша, обычно я жду 10 секунд.

— Иосьсарионыч, они там спят.

На последнее дыхание из телефонной трубки Саша быстро ответил:

— Сейчас буду поднимать.

И чудился даже запах «Герцоговины Флор» из трубки курительной на том конце провода.

Саша, давнишний доверенный секретарь, никак не мог взять в толк, чего Хозяин так цацкается с этими... из «Союза воинствующих безбожников»? Каждый нарком, каждый командующий фронтом кузнечиком вскакивает от его звонка, как бы ни спал, а тут, видите ли...

Наорал, отматерил, поднял.

— Да, — сонно проскрипело в трубке, на которую дышало дымом «Герцоговины Флор».

— Два, — рявкнул в ответ, не выдержал. — Сколько было действующих храмов Киевской епархии на 21 июня? А?!

— Два, — прозвучало из наушника.

— Что?! — любой человек от так прозвучавшего «что» из его уст по телефону должен был тут же умереть. Но на том конце провода не умерли, а в двух словах разъяснили, что «два» — это не повтор издевательского рявканья (да и кто бы посмел?!), а ответ на вопрос о количестве действующих храмов в Киевской епархии на 21 июня сего года.

— Про остальные епархии тоже давать справки? — в звучащем вопросе звучал-слышался другой вопрос: и с чего бы это вам понадобилось?

— Про остальные не надо, — телефонная трубка полетела на рычаги.

И тут же раздался звонок.

— Ну что там, Саша?

— Командующий Западным фронтом на проводе.

— Подождет, я занят.

Глядя на молчащий телефон, Саша недоуменно размышлял, чем же вдруг стал занят Хозяин, что даже командующему Западным фронтом — отлуп, с которым велел соединять немедленно и в обход всех в любое время, когда бы тот ни позвонил. Да оно и понятно: немецкие танки в расстоянии одного перехода до Москвы... Всегда он такой после общения с этими «безбожниками». Такому ему под горячую руку попадешь, не знаешь, где проснешься — в своей постели или в Лефортово. И еще думал: почему он, секретарь, может по телефону наорать, отматерить, поднять, а его Хозяин с «безбожниками» этого не делал ни разу? Да, не делал ни разу, хотя отдельные личности из могущественного «союза» выхватывались, чтобы засыпать не в своей квартире, а в Лефортово. Чистки там производил, и чистки вполне убойные. Особенно хороша была 1937-го, финишного года пятилетки безбожия. Со злорадством, тыча в нос провальной статистикой, пересажал тогда половину верхушки его, но сам «Союз», его же детище, был тогда незыблем. Да и, увы, все теперь в этой стране, что накручено-наворочено за эти 20 лет — его детище, ни от чего не отвертеться. Документ о создании «Союза» подмахнул тогда, думая совсем о другом, ни до чего тогда было, кроме одного — свалить, вытрясти из командного стойла Лейбу-поганца, свалить с помощью Бухарчика и Зиновьева с Каменевым, а потом натравить их друг на друга, чтоб в итоге всех троих — к одной стенке. Разрешение таких задач возможно только полным сосредоточением на ней всего своего внимания. Бурно набухающее новое свое детище воспринимал лишь как придаток к родным карательным органам и вообще-то в глубине души не разделял того крайнего остервенения, с которым навалилась новая волна погромов на Церковь, её служителей и её прихожан. Когда изымали ценности из церквей, там наблюдалось жуткое остервенение отнимателей — естественно, так просто не отдадут святыни, но потом, конечно, можно бы и послабу легкую дать, ну хотя бы взрывать, ломать монастыри без ритуальной торжественности. Да и все, под топор пошедшие, они ведь лояльные были, большая часть не то что сопротивляться, протест заявлять не собиралась.