Рубеж - [11]

Перед ним расстилался холмистый зеленый лесной ковер до горизонта. Просто непроходимость этого безбрежного пространства отчетливо вдруг осозналась им. Красотища этой непроходимости ошеломляла, и от нее дышало призывом заглянуть туда, дальше за горизонт в совершенно уже уникальную безбрежность грандиозного ее пространства. Пространство звало заглянуть, но не завоевывать. А из пространства еще и постреливают.

— Во, приперся! — выдохнул Ртищев вслух и пошел назад к автобусу...

— Спокойно, Федор, — Гепнер положил руку на плечо полковника. — Да, приперлись. И нам остается только одно — переть дальше! Ты же, кстати, тезка нашему командующему фон Боку, он тоже Федор.

Усмехнулся про себя Федор Ртищев. Он был тезкой своему небесному покровителю Федору Стратилату, а тут еще вон какая честь — оказаться тезкой командующему ключевой группы армий Центр, идущей лечить его Родину от заразы.

— Ну, батюшка, ты, я вижу, не только оклемался, но и приоделся в то, во что положено, — во весь рот улыбаясь, сложив ладони лодочкой, Ртищев подошел под благословение. Высокий, очень худой священник благословил.

Два дня назад батальон четвертой танковой группы Гепнера (командовал Ртищев) взял город Воронок, главной достопримечательностью которого была пересыльная тюрьма, т.е. перелицованный в тюрьму Владимирский собор. Контингент пересыльников числом 1127 (по документам) расстрелять (как предписано) не успели, ибо раньше успели Ртищевские тридцатьчетверки с крестами на башнях. Батюшку, еще не зная, кто он такой, из карцера выносил на себе Ртищев. Три дня назад привезенный, и сразу в карцер, батюшка уже доходил. И за час батюшка дошел до кондиции жить, дышать и радоваться. Первые его слова были:

— Дивны дела твои, Господи, строил я этот храм, в освящении участвовал, служил, настоятельствовал, от изъятелей отбивался и вот теперь дослуживать и умирать привезен. Дозволят открыть собор?

— Уже дозволили, — Ртищев показал бумагу, — да ты лежи, лежи, батюшка, настоишься еще, набегаешься. Погоди... Там на стене доска мраморная, как не содрали — от... Там высечено, что собор в 1880 году освящен.

— Ну, да, а я как раз ускоренно семинарию закончил, чего таращишься? В этом году, в день Всех святых, в земле Российской просиявших (совпало в этом году) мне 82 стукнуло.

— В этот день всей России стукнуло. И я поучаствовал. Здесь в округе еще двадцать храмов таких, не разбитых, не взорванных, а целых, но всяким говнецом набитых, или под тюрьмы. Благочинным будешь, как старший.

— А здесь как раз не старше нужно, а помоложе.

— Разговорчики, батюшка, ты уже назначен.

— Это кем же?

— Так мною. Такие вот нынче времена.

— Так где ж ты сразу разжился, батюшка? — улыбаясь, воскликнул Ртищев.

— Так места знать надо, чадо, — улыбаясь, откликнулся священник. — В 21-м 21 мая на наш престол вот этого самого собора нагрянули изъятели-громители. Махмет-Гирей по сравнению с ними — добрячок вежливый. От первого их нахрапа отбились, вот тут-то я и заныкал в тайничок и рясу свою парадную, и этот сундучок, а в сундучке крестики подарочные к престольному празднику, аж от самого Патриарха Тихона, им же и освященные, вот... Ну, изъятели вновь нагрянули, уже с подкреплением, со стрельбой и с шашками. Тут уж не отбились, кого постреляли, кого повязали, как, вот, меня, с тех пор вот и сижу с мелкими перерывами. Сейчас, вот, пойдем крестики раздавать пленным и из тюрьмы тобой освобожденным.

Эта раздача крестиков по гроб жизни будет стоять перед глазами — так полковник Ртищев сам определил.

Они сидели на траве в огромной конской леваде, гектаров на десять. Появление священника в рясе и с крестом и объявление им, что все останутся здесь на сельхоз. и земляных работах и будут восстанавливать этот и другие храмы, встретили взрывом ликования.

— Меня зовут отец Владимир, сейчас будет раздача нательных крестиков, освященных Патриархом Тихоном. Все оставайтесь на своих местах, обойду всех, хватит всем.

Сундучок был перед глазами рядом стоящего Ртищева, он сглотнул, зыркнул на батюшку и... перекрестился (сам не ожидал).

Число сидящих вплотную друг к другу явно и намного превышало число крестиков в сундучке. И, конечно же, не остались на своих местах сидящие, когда отец Владимир пошел по рядам, да и рядов не оказалось. Видя, как поднимается один, поднимался и второй, ну и естественно, что за вторым третий, тридцать третий, и вот уже поднялись все. Зычное рявканье Ртищева и его подручных «Садись! Всем сидеть! По местам!..» не слышал никто из раньше сидящих, ныне ломящихся к батюшке.

— Мне, батюшка, мне!..

И руки тянущихся ко крестам: «Мне, мне»...

Руки голодных, тянущихся к хлебу... Никто не хотел принимать крест из рук Ртищева и его подручных (а планировалось именно так), только к батюшке: «Мне, мне»... Ртищеву и его подручным удалось-таки обратить ломящихся в стоящих в очереди, правда, все одно слегка прущих в спину впередистоящему. «А ведь должны б уже иссякнуть кресты», — думалось уже едва державшемуся на ногах Ртищеву. Но кресты не иссякали, хватило всем. Насытились все. И стоявшие в очереди вновь стали сидящими.