Rrzepraszam. Варшавская история - [21]

Заглянул в комнату сына: тот смаковал седьмой сон.

Лариса вздыхала:

– Ксанка не отвечает.

Шел первый час ночи.

Начинался новый день – воскресенье, 13 декабря 1981 года.

Я не мог уснуть. Не выходил из головы подполковник. Наконец вспомнил:

“Это же адъютант Ярузельского! В такое время? Зачем?”

И провалился…

Злополучная простата выдавила из сна.

Часы на стене рапортовали:

– Полшестого!

Тусклый свет фонарей проявлял пустое заснеженное рондо.

Подошел к столу и поднял трубку.

Телефон молчал.

Включил телевизор.

По экрану пробежала рябь, затем выплыл Ярузельский с поджатыми губами. На фоне флага, при полном параде и в обычных очках. Спину держал – словно циркуль проглотил.

“Что за трансляция? Почему в такое время?”

Генерал ответил:

С НУЛЯ ЧАСОВ В СТРАНЕ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВОЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ.

Я поймал себя на мысли:

“Путчи, перевороты, чрезвычайные положения устраиваются в ночь с субботы на воскресенье. А тут еще тринадцатое число!”

Генерал перечислял меры:

…вводится комендантский час, запрещается передвижение по стране, прерывается работа почты, телеграфа, телефона,

ИНТЕРНИРОВАНЫ…

“Это интересно”.

…Герек, Ярошевич, Бабюх, Лукашевич…

…Гвязда, Геремек, Куронь, Михник, Мазовецкий…

Взяли и тех, и других! А где же Валенса? И потом – что значит интернированы? Побоялись слова “арестовать”?

На экране появился Марциняк.

Военная форма была ему к лицу. Представил, как выглядел бы в мундире диктор Кириллов.

Не смешно…

Стараясь не шуметь, вышел на улицу. Ни души.

На углу темнела будка телефона-автомата.

Подняв трубку, спохватился.

Дома спешно засобирался.

Жена, кутаясь в халат, запричитала:

– Куда же ты поедешь?

– На Литевскую, там должны работать.

– Телетайпы наверняка отключили.

В гараже за окошком мелькнула испуганная физиономия Тадеуша.

Первый пост обнаружился на Лазенковской трассе.

Солдат в каске двинулся от бронетранспортера с “калашниковым” наготове. Подошел вплотную, пригнувшись, уставился в номер, затем махнул жезлом.

На площади Люблинской Унии офицер козырнул, попросил документы.

– Проше, откройте багажник.

Закончив осмотр, бросил:

– В порядке.

На Литевской тарахтели телетайпы.

– Не отключили?

– Не-а. – Петрович расплывался до ушей. – Рейтер отключили в пять минут первого. Дали сообщить – и все. А нам – зеленый свет.

– Какие новости?

– На Шпитальной заваруха.

Это рядом. Пошел.

На Шпитальной толпа жалась к штаб-квартире “Солидарности”. Здание оцеплено. У ворот – десяток “воронков”.

Кто-то запел:

– “Еще Польска не згинела…”

Истеричный крик:

– Лех жие!

– Со-ли-дар-ность! Со-ли-дар-ность!

Отчаянные перелезают через ограду. Парень без шапки бросает кому-то в толпе:

– Чему улыбаешься, паскуда!

Полушепотом – обмен информацией.

– Зелинский выбросился с третьего этажа.

– Кто такой Зелинский?

– Буяка не взяли. Его вывез в багажнике французский журналист.

– Неужели Бернар?!

– Про Куроня слышали? За ним пришли, а он спрашивает у офицера: “Ты поляк?” Тот кивает. А Яцек руки за спину и смеется: “Все в порядке.

Поляки еще ни одного дела до ума не доводили”.

– Где же Валенса? Почему они, курвы, молчат?

– Лех жие!

Спецназовцы выдвигаются вперед: каски, шлемы, бронежилеты, пики.

В милиционеров летят камни.

Толпу оттесняют к площади Спасителя.

Истошный вопль:

– Спасите!

– В костел!

Храм рядом, на пятачке – стройный, высокий. Массивные двери распахнуты.

Несколько минут – и улица обезлюдела.

Вечером в Интерпрессе обступили Десантника.

– Пан капитан!

Эмиль – в военной форме – пытается шутить:

– Положение обязывает.

Кто-то дергал Бернара за лацкан:

– Ты загрузил Буяка в багажник?

Нервно хохочет.

Петрович объясняет:

– Буяку специально дали уйти. Чтоб держать под контролем подполье.

Не было в Польше человека, который бы не думал, что должно что-то случиться. И вот случилось – и все потрясены.

На пресс-конференцию пришел помощник Ярузельского.

– С паном Валенсой все в порядке.

– Где его содержат?

– Об этом сообщат. В свое время. И вообще, панове, вас должно интересовать не то, что случилось в Польше, а то, чего в Польше не случилось.

В понедельник народ потянулся на работу.

Танки на улицах обходят не замечая.

За ночь соскребли настенную агитацию. Листовки заменили одним-единственным плакатом. Куда ни глянь – “ПОЛЬСКОЕ РЕВЮ НА ЛЬДУ”.

Все, как по команде, сняли значки “Солидарности”.

Ни взрыва, ни восстания…

Совет национального спасения постановил: каждому поляку – рождественского карпа!

На рынках вовсю торгуют елками.

По радио передают военные марши.

По телевизору крутят старые фильмы.

Днем я заехал в школу, дождался сына и, живого и невредимого, доставил домой.

Прогнозы о баррикадах и восстании – не подтвердились.

Протесты – в первые два дня – были.

Шахту “Витек” штурмовал спецназ. Девять убитых.

Как ни кощунственно звучит, это – на всю страну – немного.

Еще на двух шахтах горняки три дня протестовали: оставались в забое.

Их уговаривали – сверху:

– Поднимайтесь. Польша уже не бастует.

Шахтеры не верили.

Когда поднялись, поняли: их никто не поддержал.

Может, и в этом – народная мудрость: не подставлять голову?

Новость – как снег на голову. Сообщил Петрович – кто еще!

– Глеба отзывают.

– Почему? За что?

Конечно, он был неосторожен, наивный шестидесятник. Ладно бы при поляках, а то при своих нахваливает “Солидарность”.