Rrzepraszam. Варшавская история - [18]

– Жаль. – Советник расстроен.

– Там такая толчея! Целое представление устроили.

– Какое представление?

– Активист в толпу бумажку передал. Потом – другую. Спрашивает:

“Прочитали?” – “Да!” – кричат. “Нужна вам такая партия?” – “Нет!”

– Что за бумажки?

С затаенным злорадством приступаю к подробностям:

– В Познани жил знаменитый ученый. Одинокий. У него был особняк на улице Коперника. Умирая, он завещал его детскому саду. Копию завещания и показали на митинге.

– А вторая бумажка?

– Из ЖЭКа.

– Зачем?

– Из нее следует, – смотрю советнику в глаза, пытаясь ухватить реакцию, – что в особняке проживает дочка первого секретаря воеводского комитета партии.

Птичкин невозмутим…

Спрашиваю потом у Сани:

– Как думаешь, передаст он в Москву про особняк?

Саня загадочно улыбается.

А меня занимает: откуда у “Солидарности” документы – копия завещания, лицевой счет?

Петрович удивляется моей наивности:

– У них же везде агенты!

Снова пертурбация в верхах: Каню сменил генерал Ярузельский – сухопарый, лысеющий, с красными, как у грудного ребенка, щеками, в несменяемо черных очках.

Тут же назвали Пиночетом.

“Пиночет” обращается к народу:

– Дайте нам девяносто спокойных дней.

Страна не слышит: бьется в горячке забастовок.

Мораторий нереален. Чуть что – “Солидарность” объявляет: забастовочная готовность!

Угроза всеобщей забастовки – как пистолет у виска.

Министр финансов закатывает истерики: каждый пятый злотый не имеет товарного покрытия.

Пустили в оборот новую купюру – пять тысяч.

Я ёрничаю:

– Скоро вам некого будет рисовать на ассигнациях. Иссякнет список великих поляков.

– Это ты, брат, загнул, – не соглашается Десантник.

– Да и те, что есть, подозрительные.

– Как?

– Мицкевич на самом деле кто? Мицкявичюс. Как там у него? “Литва – родина моя”. Коперник – из Пруссии, Шопен – наполовину француз.

Десантник мрачнеет:

– Хочу тебя предупредить, Анатоль. По старой дружбе. Не говори этого поляку, у которого нет чувства юмора.

– А тебе можно?

– Мне можно. – Он подмигивает и становится похожим на папашу Мюллера в исполнении артиста Броневого.

В Москве родили формулировку:

В РУКОВОДСТВО “СОЛИДАРНОСТИ” ПРОБРАЛИСЬ АНТИСОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ.

Представляю, как – ночью… элементы… крадучись… пробираются…

Употребляются также слова “ЯСТРЕБЫ” и “ЭКСТРЕМИСТЫ”: тоже пробравшиеся.

Сначала я избегал формулировок. Их вписывали в редакции.

Собирался позвонить, поскандалить, но – передумал.

Теперь заветные слова сами залезают в строку – по инерции.

При передаче возникают сложности.

Барышни телефонного узла, как и большинство трудоспособного населения, состоят в “Солидарности”.

Стоит мне вспомнить о “ястребах” и “экстремистах”, барышни принимаются за дело, и в трубке раздается невообразимый треск.

– Что? – надрывается Вера в Москве. – Ничего не слышу!

Кричу варшавской телефонистке:

– Пани, я этого так не оставлю!

Иногда помогает, чаще – нет…

Умер кардинал Вышинский, примас Польши.

80 лет. Рак.

Личность выдающаяся.

32 года у руля польской Римско-католической церкви.

Не знаю, существовал ли “культ Вышинского” (вся религия – культ), но его слово для миллионов поляков было непререкаемым.

Сложная жизнь.

При Беруте находился под домашним арестом.

В декабре 1970-го призывал верующих “к сдержанности”.

По достижении 75 лет подал в отставку, но Папа ее не принял.

Умер на посту.

Когда Войтыла восходил на папский престол, все кардиналы подходили по одному, преклоняли колено и целовали новому понтифику руку.

Вышинский тоже попытался, но Святейший сделал для него исключение.

Сам поднялся с кресла и подхватил. Так они и стояли обнявшись: учитель и ученик.

Из афоризмов Вышинского:

“Маленькие революции рождаются в больших очередях”.

Хоронили в Варшаве. Людское море…

Фестиваль советской песни в Зелена-Гуре прошел под знаком поставленного “Солидарностью” вопроса: откуда у организаторов деньги?

Преимущество нового профсоюза: им достаточно ставить вопросы. Пока…

Все больше задумываюсь над тем, а профсоюз ли это?

Больше похоже на партию.

В редакциях газет, на радио, телевидении много членов

“Солидарности”. Особенно среди технических работников. Корректоры, секретарши, операторы, осветители, шоферы…

Богдан вздыхает: может положиться всего на несколько человек. Его пугает возможное применение силы. Говорит, будет страшнее, чем в

Венгрии.

С 14 по 20 июля – заседание чрезвычайного съезда партии. У нас был съезд победителей. А у них? Побежденных?

Главный вопрос – сколько можно отсиживаться в окопах? Ответа не нашли. Резолюций много, а что делать – не ясно.

Замечательно выступал на заводе глава нашей делегации Гришин.

Обстановка для него – непривычная. Ни зала, ни президиума, ни транспарантов о “нерушимой дружбе”, ни оваций. И вообще – никакого порядка.

Собрали в парткабинете узкий актив. Человек двадцать.

В речи Гришина – ни слова о “Солидарности”. Нет ее, и точка.

Я пристроился на подоконнике.

Внизу, во дворе, толпятся рабочие с бело-крсными повязками на рукавах. У них, как и везде, забастовочная готовность.

Предложить бы Гришину к ним спуститься. Поговорить. По душам. А?

Мясо, колбасы, другие продукты продаются по карточкам.

Нормы – в очередной раз – снижены.

Народ – на грани паники. Призрак голода.