Розы в кредит - [39]

И все-таки однажды совсем неожиданно приехал клиент, и мсье Донель повел его на плантации. Они прямо наткнулись на Мартину, которая подставила солнцу всю красу своих двадцати лет. Рядом с ней тихонечко заливалось радио, а с плантаций доносился сильный и нежный аромат.

– Из всех пяти чувств неудовлетворенными остаются лишь вкус и осязание! сказал клиент.

– Перед вами жена моего сына, – ответил мсье Донель, – вашим чувствам не суждено получить удовлетворения… В другой раз попрошу предупреждать о приезде.

Это был старый клиент фирмы, страстный любитель роз, вот уже двадцать лет регулярно приезжавший к мсье Донелю поглядеть на розы и приобрести новые сорта. Мартина не шелохнулась, она притворилась спящей – это было лучшее, что она могла сделать. Они прошли мимо.

Странный человек – папа Донель, думала Мартина. Часто его совсем не поймешь… Почему он вдруг выписал дамасские розы? Он не обязан никому давать отчет, но тут вдруг сообщил, как бы между прочим, что в моду входят старинные сорта роз, так же, как в меблировке – стиль Карла X. Мартина тогда же сказала Даниелю, что старик сделал это неспроста, он, конечно, осведомлен о проделках Даниеля и хочет ему помочь. Иначе зачем бы он выписал именно те сорта, которые нужны Даниелю для новых скрещиваний? Даниель пожал плечами: отец хочет ему помочь? Но разве она не слышала, как старик говорил, что чем заниматься опытами, лучше бы уж Даниель содержал танцовщиц. А Мартина все же думала, что папа Донель просто не хотел, чтобы Даниель очень уж зарвался и пустил бы на ветер всю его ферму. Он ворчал и все же исподтишка помогал сыну. Но она ничего не сказала об этом Даниелю, он бы только рассердился на нее. И ты против меня! А ведь Даниель очень уважал отца. «Такие люди, как мой отец, – говорил он, – в прежние времена выражали дух Франции: толковые, неутомимые, терпеливые. Солдаты четырнадцатого – восемнадцатого годов. Но, черт возьми, времена переменились! Куда теперь только не вторглась наука! С окопной войной покончено! Сейчас требуется терпение иного рода. Если грянет война, человек в ней будет играть еще меньшую роль, чем пехотинец четырнадцатого восемнадцатого годов. А Сопротивление… Это же средние века, кустарная война холодным оружием. Я сам теперь представитель мирной армии ученых-искателей. Хотя я стремлюсь открыть не средство от рака и не пенициллин… Но, если я сумею научным способом вывести розу, современную по форме, но с древним ароматом, генетика сделает хотя бы крохотный шаг вперед. И если бы мой отец не был человеком пассивным, не приспособленным к XX веку, он не мешал бы мне работать… Подумать только, какие здесь у нас идеальные условия – сочетание лабораторных опытов с практикой. Мой отец знает о розах все, чему может научить жизненный опыт. Но беда в том, что я-то признаю значение практики, а он не хочет признать значения науки. Правда, я еще не ученый, но ты ведь знаешь, я работаю, я стараюсь изо всех сил, уверяю тебя…» У Мартины и сейчас звучит в ушах его голос. Как он это сказал, бедняга! С какой скромностью… Нет, он не воображал о себе бог знает что, как некоторые. Проклятый Бернар! Потому что папа Донель… Мартина не спорила, она не хотела зря раздражать Даниеля, но подозревала, что мсье Донель просто-напросто верит в науку не меньше, чем Даниель. Только он все-таки оставался крестьянином – этот мсье Донель, говорящий по-английски, среди клиентов которого были крупные капиталисты и кинозвезды, весьма его уважавшие, и, как все крестьяне, он был недоверчив и упрям. Ясно, что он хочет помочь Даниелю, но без излишних убытков. «Чтобы член семьи Донелей не интересовался розами да это немыслимо!» – сказал мсье Донель, когда Мартина впервые приехала на ферму. Но тогда-то она действительно не интересовалась розами. А теперь и она увлеклась. Правда, ее увлекает не само дело, а вызванная им борьба, местные придворные интриги… Она жаждала победы Даниеля и была его горячей сторонницей, потому и не протестовала, когда он исчезал на рассвете, чтобы помочь в работе на плантациях, она думала, что так ему легче следить за Бернаром. Сама она вставала поздно, лениво шла принимать душ во дворе за старой ширмой, которую Даниель достал для нее с чердака, опять поднималась наверх, одевалась наводила красоту так же старательно, как в Париже. Мечтала о том, как она перестроит, приведет в порядок ферму, когда вернется сюда в один прекрасный день хозяйкой. Но чаще всего она мечтала о Париже, о квартире, в которой они поселятся, когда достроят дом. Она видела в магазине спальню… Такую бы ей и хотелось. Она уже заранее решила, какие будут у нее в квартире обои, занавески, безделушки… даже какие будут вешалки в шкафах: у нее – обтянутые материей, у Даниеля – из полированного дерева. Она представляла себе и вазы с цветами, и лампы…

Случалось, что она бродила по нежилым комнатам фермы, потому что в жилые ее никто не приглашал: у крестьян не принято звать гостей туда, где спят. Она не интересовалась, как живут мсье Донель, Доминика с детьми, двоюродные братья, ей до всего этого не было дела, она заразилась их замкнутостью. Но на нежилой половине дома комнаты пустовали, никто сюда не заглядывал. Однажды Мартина сделала открытие… Она бродила из комнаты в комнату, воображая, как бы они выглядели со светлой обивкой, с зеркалами, со стульями из металлических трубок, потом села в бархатное кресло с гнутой спинкой. Ах, какая комната будет у них в Париже… Тишина, сладковатый запах нагретого солнцем дерева и пыльных тканей – все это навеяло на нее оцепенение, и вдруг что-то заставило ее насторожиться. Какое-то движение… Приглушенные голоса… Мартина встала, тихонько подошла к двери в соседнюю комнату. Там кто-то был. Она взялась за ручку двери. Но не открыла ее. Сердце у нее стремительно упало, точно лифт, сорвавшийся со всех блоков и канатов, и разбилось где-то там, внизу, отдаваясь невыносимой болью в раздробленных костях, в разорванных нервах… именно поэтому-то Мартина и остановилась у закрытой двери, за которой кто-то прошептал: