Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [81]

Начало XIX века отмечено не только стремлением отдельных деятелей расширить возможность культурного участия дворянки, но и тенденцией к романтизации и идеализации женских образов:

…мужчинам нравилось, чтобы в печальных, мечтательных голубых женских глазах блестели слезы и чтобы женщина, читая стихи, уносилась душой куда-то вдаль — в мир более идеальный, чем тот, который ее окружает <…> литература и искусство конца XVIII — начала XIX веков создают идеализированный образ женщины, который, разумеется, расходился с тем, что давала жизненная реальность. Но, с одной стороны, это резко повышало роль женщины в культуре. Идеалом эпохи становится образ поэтической девушки[617].

Идеализированный образ мечтательной и пассивной женщины не соответствовал образу дворянки, решившейся на выступление перед публикой со своими сочинениями или на публикацию своих «самых нежных, самых тонких» чувств и мыслей. Положение начинающей (и не только начинающей) писательницы было по определению уязвимым, она шла против устоев и приличий. Однако издатели и критики не могли не считаться с тем, что женщины пусть медленно и неуверенно, но неуклонно обживали литературное поле. Определенная противоречивость в этом вопросе проявилась, например, в издательской позиции Шаликова времен «Аглаи». Как мы писали в первой главе работы, на уровне журнальных деклараций Шаликов оставался довольно сдержанным в вопросах, касавшихся женского сочинительства. Но при этом он, в отличие от названных выше литераторов, систематически публиковал женские сочинения и поддерживал знакомых поэтесс. Особое участие он принял в судьбе Анны Буниной (как литератор) и способствовал укреплению ее репутации «русской Сафо».

Проблема женского сочинительства волновала не только сентименталистов, она так или иначе обсуждалась и в «Беседе любителей русского слова». Как показал анализ полемики, позиции «архаистов» и «новаторов» далеко не всегда были полярно противопоставлены, как то представлялось самим оппонентам. Полемика между карамзинистами и шишковистами сохранялась в течение 1800‐х годов (и дальше), а вопрос о женском участии в литературе, в ряду других, стал одной из точек соприкосновения противников. О возможностях потенциальных писательниц заявили сентименталисты, но они, как известно, не наделили их равными полномочиями. Шишков стремился привлечь женщин-литераторов как новых культурных агентов, способных транслировать «правильные» идеи.

Шишков избирает в качестве союзников (точнее, союзниц) представительниц именно той аудитории, которую не так давно «открыли» сентименталисты и прежде всего сам Карамзин. Основатель «Беседы» таким образом символически «присваивал» новую силу в культурном строительстве. В иерархии общества поэтессам, Екатерине Урусовой, Анне Буниной и Анне Волковой, было отведено скромное, но почетное место, а слушательницы, по свидетельствам современников, часто присутствовали на заседаниях общества.

Источники по биографии и творчеству Анны Петровны Буниной оказались удачным материалом для демонстрации того, как на пересечении этих двух идеологических линий «архаистов» и «новаторов» появился новый тип женщины-литератора. В случае Буниной важны оказались не только ее авторские амбиции, но и тот факт, что она не располагала достаточным состоянием, чтобы писать исключительно «для удовольствия», то есть оставаться в рамках любительских занятий словесностью. Поэтесса рассматривала литературу как способ доставить себе содержание. Возможности легального заработка для девушки из привилегированного сословия в России начала XIX века были крайне скудны, сфера профессиональной деятельности ограничивалась педагогикой и некоторыми видами искусства (вокал и музицирование). Словесность, начинавшая тогда выдвигаться на первый план среди других искусств (благодаря моде, распространению образования и росту книжного производства), представляла собой область, сулившую как перспективы самореализации, так и определенное вознаграждение. Разумеется, пока о гонорарах речи не шло, однако стихи и переводы не раз доставляли Буниной пенсион и ценные подарки.

К моменту полноценного дебюта — издания сборника «Неопытная муза» (1809) — Бунина была уже достаточно известным литератором. Более того, как мы старались показать, основываясь на анализе первой и второй частей сборника, она достаточно хорошо осознавала и свой необычной статус женщины-стихотворицы, и неписаные правила литературного этикета. Бунина одновременно стремилась заявить о собственной независимости и о почтении к литературным авторитетам (важно, что она подчеркивала именно свои эстетические ориентиры и при этом не удостоила посвящения многолетнего патрона, А. С. Шишкова). На страницах «Неопытной музы» поэтессе удалось показать драматизм жизненного опыта, способность к рефлексии и самоиронии.

Критики отметили этот сборник, но основным содержанием их отзывов оставалось удивление перед фактом существования женщины-поэта. Авторские новации «Неопытной музы» за редким исключением остались не замечены. Как и в случае с двумя другими крупными русскими поэтессами XIX века, Каролиной Павловой и Евдокией Ростопчиной, в биографии Буниной была найдена определенная «компрометирующая» деталь, которая в дальнейшем исказила ее восприятие и наложила отпечаток на репутацию. Для Буниной это было, несомненно, участие в «Беседе» и покровительство Шишкова, для Павловой — арест мужа, писателя Н. Ф. Павлова, которому она якобы способствовала, для Ростопчиной — «легкомысленная» светская жизнь и обилие любовных романов. Единственным современным критиком, который пытался переосмыслить место Буниной в литературном процессе, был В. К. Кюхельбекер, неоднократно обращавшийся в своих критических этюдах к ее творчеству. Однако в силу биографических обстоятельств отзывы и оценки Кюхельбекера не повлияли на позднейшее восприятие Буниной — они просто не дошли до читателя. В отличие от Кюхельбекера, у В. Г. Белинского было множество читателей, и вполне благодарных, поэтому его оценка Буниной оказалась важна в историческом отношении. Критик, преуспевший в развенчании литературных «ложных авторитетов», способствовал установлению исторической репутации поэтессы, хотя не посвятил ей отдельной статьи, а его отношение к женскому творчеству в целом менялось.