Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [57]

Таким образом, поэма стала тем полем, на котором поэтесса хотела продемонстрировать свою самостоятельность.

Благодаря отступлениям на различные, в том числе литературные темы, «Падение Фаэтона» становится металитературным высказыванием. Так, например, Бунина возвращает в поэму весьма большой фрагмент, изъятый беседными редакторами:

Минервы хитрыя трудов.

Такою зримою повсюду простотою,

Которая трудней всех вычур и затей,

Я мышлю, право, так, что, смолвясь меж собою,

Художники, для выгоды своей

Потворствуя друг другу…

Иль, может, предприяв, искусство утаить,

Надеялись они подделаться к природе,

И выпустить молву в народе,

Что стены, свод, столпы, ступени и помост,

Не суть работы рук, но есть игра случая,

А случай и в игре всегда бывает прост.

Один лишь там себя от прочих отличая,

Казал на выставку Вулкан

В прехитростной работе

За тем ли, чтоб вознесть кузнечный сан;

За славою ль гонясь, иль просто по охоте;

В досаду ли врагу,

Я ведать точно не могу;

Лишь знаю, что не все, кто славою гремели,

Ко славе пламенели:

Их кисти, молоты, резцы,

Для разной избирались цели;

И зодчие, ваятели, певцы,

Каменосеки,

Во все, как в наши веки,

Для множества трудилися причин

Стремясь прославиться один;

Другой — от скуки;

Иной — любя науки;

Иной — металла звуки;

Тот стал художником, чтоб многих превзойтить;

А тот, чтоб милой угодить,

Иль несколько ея прибавить славы:

У всякого свой вкус, свои и нравы![428]

В варианте, опубликованном в «Чтениях в Беседе любителей русского слова», этот фрагмент выглядит так:

Минервы хитрыя трудов.

В затейливой работе,

Казалось, истощил искусство там Вулкан.

За тем ли, чтоб вознесть кузнечный сан;

За славою ль гонясь, иль просто по охоте;

К чертогам на восток врата он изваял

Из чистого сребра, толикого искусства,

Что вещью низшею считался в них металл.

Вселенная, с земным богатым шаром,

С луной, с звездами в небесах,

Ваятеля пречудным даром

Была на тех представлена вратах,

Как будто мир двоякий.

Полшара правая казала врат страна:

Над ним склоненна твердь, луна,

Небесна зодияка знаки,

Числом раздельным шесть;

Полшара левая, — в таком же чине.

Людей, пернатых, скот, и самых рыб в пучине

Рука художника умела произвесть…

Как видно, Бунина вернула в текст рассуждения о причинах, побуждающих художников заниматься искусством. Как мы уже указывали, поэтесса интересовалась нормативной поэтикой классицизма: она сделала краткое переложение «Правил поэзии» (Cours des belles-lettres, ou Principes de la littérature) аббата Баттё, снабдив их примерами из русской поэзии, перевела «Науку о стихотворстве» (L’ art poétique) Буало, недаром он упоминается поэтессой в предисловии. В названных трактатах разработаны вопросы творческой мотивации, и на их фоне процитированный фрагмент прочитывается как травестия.

Это не единственный пример отступления. Например, при описании подожженного небесным огнем Парнаса Бунина дает ироническую оценку современной ей поэзии:

Сия последняя всех прежде запылала,

Всех прежде жертвою пожара стала:

Затем что с низа до верхов

Была завалена стихами,

И что, будь сказано меж нами,

В соборе том стихов

Иные были суховаты;

Сухие же скорей зажгутся и стихи!

И так Парнас, подтопкою богатой,

За наши вмиг сгорел грехи![429]

Парнас в ее насмешливой трактовке оказывается не населен музами и грациями, а завален «сухими», то есть плохими, бездарными стихами. Бунина иронизировала над неумелыми авторами, и это был смелый шаг. Поэтессы и ранее позволяли себе метапоэтические рассуждения, но лишь ради оправдания своих литературных занятий. Насколько нам известно, она была первой поэтессой, обратившей критический взгляд на других авторов.

Метапоэтический план, по нашему мнению, оказывается едва ли не более существенным для понимания поэмы, чем фабульный. Бунина выстраивала его, в частности, представляя читателям процесс создания поэмы. Основная часть ее соображений пришлась именно на предисловие, для сюжетной же части важны «болтовня», авторские отступления и образ читателя, к которому автор периодически обращается: «Не спорь, читатель мой; а паче / Ты храбрость с дерзостью не числи за одно!»; «Читатель скажет мне: / Я встретил ложну вставку»; «Читатель ведает богатство стран восточных»; «Читатель! ведаешь ты сам, / Что часто к собственной стремимся мы напасти». Несколько отступлений адресовано самому автору: «Воздушный путь мне вовсе нов! / С каких начну я слов? / Каким себя обогащу примером?»

Итак, проблема политической интерпретации сюжета о Фаэтоне не может быть решена окончательно на данном этапе. На наш взгляд, «антинаполеоновская» линия в аллюзионном толковании выглядит более основательной, чем «антиалександровская», — однако и это толкование (если оно оказалось реализовано), вероятнее всего, было внеположно замыслу Буниной. При внимательном чтении поэмы и особенно авторского предисловия к ней становится ясно, что «Падение Фаэтона» являлось прежде всего металитературным высказыванием, представлением авторского кредо. На это указывают, во-первых, восстановление первоначальной редакции и полемика с редакторами в предисловии к публикации 1812 года; во-вторых, введение в текст отступлений и обращений к читателю, преимущественно на литературные темы, и, соответственно, выведение на первый план автора-повествователя, что для аллюзионного текста было совершенно не нужно