Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [45]

«Мой портрет» представляет собой монолог с вкраплением реплик условных собеседников, явно меняющихся на протяжении стихотворения. Сначала это домашние, дающие советы, чем можно унять скуку: «Здесь пяльцы и с канвой!»; «Так книгами — вот шкап! лишь шаг сюда». Именно они побуждают поэтессу к сочинительству: «„Ну вот чернилица!“ — Прекрасно! точно так!»[342] Эти строки, поясняющие решение поэтессы взяться за перо, коррелируют с тем, что Бунина писала в предисловии к «Правилам поэзии» Шарля Баттё, переведенном ею «в пользу девиц»:

Истинная цель моего предприятия <перевода и издания сочинения Баттё. — М. Н.> заключается в желании занять часы, оставшиеся от домашних трудов тех, кои из вас обременены хозяйственными попечениями, и похитить несколько минут от туалета праздных. Слишком почту себя вознагражденною, естьли сия книга будет посредницею между вами и музами, доставя вам способ к союзу с сими нежными усладительницами нашей горестей[343].

Фраза «естьли сия книга будет посредницею между вами и музами», да и само название перевода «Правила поэзии <…> в пользу девиц», свидетельствует о том, что Бунина рассматривала этот перевод как руководство к литературным занятиям, но, как следует из предисловия, лишь в минуты досуга. Занятие поэзией позиционируется как досуг после выполнения дворянкой своих основных обязанностей либо как полезная альтернатива праздности. Идея поэзии как приятной забавы, которой можно предаться в свободное от службы время, очень характерна для дворянской литературы XVIII и начала XIX века. Так, И. Клейн упоминает журнал «Вечера», издававшийся литераторами, группировавшимися вокруг Хераскова:

…авторы особо отмечают, что предаются литературным занятиям только на досуге, на что указывает название журнала «Вечера». В редакционном введении неоднократно упоминается, что для совместных литературных занятий писатели собираются только в вечерние часы (раз в неделю)[344].

Подчеркивая «досуговый» характер этого стихотворения, Бунина акцентирует его «несерьезность», маскируя тем самым важность поднимаемых в «Портрете…» тем.

Тональность ответных реплик в стихотворении меняется: «домашние» сменяются «критиками». Они появляются в тот момент, когда лирическая героиня размышляет, о чем именно ей стоит написать стихотворение, и выступают с критическими замечаниями: «Но где тимпанов звон? / Хвалы твои несильны и негромки. / Для редких, славных дел — такой ли строй и тон!»[345] Именно «критики» (далее Бунина назовет один из хора голосов «мой рецензент») предлагают тему, которая, с их точки зрения, поэтессе под силу:

«Быть может, что берешь ты слишком свысока…

К чему поэмы все — да оды!

Что познакомее, так то и попростей!

Похвально б с пользою учить народы;

Но проповедники родятся без страстей.

Начни-ка ты с себя — себя изведай,

Потом и проповедай»[346].

Иными словами, лирической героине предлагают писать о том, что ей должно быть хорошо известно (ср., например, с советами Жуковского Елагиной и Зонтаг обратиться в писательстве к сферам, которые должны быть им известны лучше прочего). «Критики» иронизируют не только над темой, но и стилем:

«Помилуйте! здесь место ли вздыханью?

Вскричал мой рецензент, — прилично ли, что вы

Сюда поставили увы?»

— Теперь отнять, так стоп и не дочтемся!

«Однако же для стоп,

Без бед не плачем мы — без смеха не смеемся.

А это что? упал как сноп…

Какое низкое сравненье!

Нет, здесь пощада — снисхожденье —

Вам обратится в вред!»[347] —

и упрекают поэтессу за приверженность сентименталистской поэтике («вздыханье» — слово-маркер сентименталистской поэзии) и невыдержанность стилевого регистра («Какое низкое сравненье!»). При этом лексика, которую они используют, еще более сниженная: «Сочти-ка, сколько насказала! / А проку нет — все дрянь!». Словами же читателей-критиков и заканчивается стихотворение: «Так те за сном в аптеку не пошлют, И с целью труд: … Таких стихов немало мы читали»[348]. Оставляя последнее слово за «оппонентами», не отвечая на финальную реплику, поэтесса тем самым обыгрывает ситуацию, при которой сочинителю, точнее сочинительнице, следует быть покорной чужому мнению.

Бунина использует в «Моем портрете» диалогическую форму, характерную для произведений, в которых автор представляет свой взгляд на специфику творчества. Ее ввел в русскую поэзию М. В. Ломоносов («Разговор с Анакреоном»), но в XVIII веке она не была столь авторитетной, как станет в XIX веке (у Пушкина, Лермонтова, Некрасова). Показательно, что тема апробируется полукомически, в стихотворении содержится лишь намек на тот потенциал, который раскроют спустя время русские романтики.

В примечании к «Портрету» Бунина обращалась к читателям, которые сочтут стихотворение недостаточно значительным по содержанию:

осмеливаясь напечатать здесь столь маловажное обстоятельство, я сделала сие в удовлетворение моим ближним, которые одни только могут найти в нем нечто заслуживающее внимание; почему читатели весьма справедливо поступят, пропустя сии стихи, как белые листы[349].

Это примечание, свидетельствующее о знании сочинительницей поэтического этикета, гораздо яснее заявляет о его сознательном нарушении. Чрезмерное внимание поэта к себе могло быть истолковано превратно. Упреждая подобную критику со стороны реальных читателей, Бунина влагает ее в уста критикам вымышленным: