Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [47]

Увянь, душистый лавр зеленый,

Вплетенный вновь в мои власа!

Спади, — как молнией сожженный, —

Не ты главе моей краса!

Спади! — да с прахом ног тебя моих смесю!

Иссякни для меня, прозрачный

Кастальских, сладких вод ручей;

Пусть славою упиться алчный

Прохладой манится твоей:

Я вод твоих вкусить не жажду[360].

Перекликаясь с надписью «Лира спасла меня от потопления», расположенной на титульном листе под изображением Ариона, «Отречение», таким образом, придает «Неопытной музе» композиционно завершенный вид и семантическую целостность. Эмблема на титуле сообщает читателю, что занятия поэзией способны спасти из пучины отчаяния и страданий. Внутри книги разворачивается история взаимоотношений поэтессы с маститыми литераторами и проясняются ее представления о собственном месте в словесности. «Отречение» должно подвести к мысли, что поэтесса разочарована в своей миссии и отказывается от нее; ср.: «поэтесса, вторя Горацию, мечтает о признании и славе, но готова отказаться от этой огромной награды, если это заставит ее отступить и подвергнуть опасности любовь»[361]. Однако это не более чем художественный жест, в действительности Бунина не оставляла занятий поэзией — в 1810 году вышла дидактическая поэма «О счастии», в которой более тысячи строк. В наследии Буниной не обнаруживается стихотворений, которые можно было бы отнести ко второй половине 1809 года, то есть к промежутку между выходом первой части «Неопытной музы» и началом 1810 года. Первая часть «Неопытной музы» напечатана не позднее конца июля 1809 года, так как уже 6 августа в «Цветнике» вышла первая рецензия на нее, а объявление о продаже впервые появилось в «Санкт-Петербургских ведомостях» 10 августа. Можно предположить, что поэма «О счастии» писалась в это время, однако в таком предположении нет необходимости: сама публикация поэмы свидетельствует, что Бунина не отказывалась от сочинительства.

В начале стихотворения «Отречение» Бунина упоминает некоего «моего кумира»: «Вокруг его сонм игр, — веселья; / Внутри поставлен мой кумир»[362]. Этот кумир остается равнодушным к жертвам и поклонению: «Но что кумиру почесть, дани? — / Изваян из металла он: / К мольбе, — к куренью, — к фимиамам хладен»[363]. Можно предположить, что кумир в данном случае имеет отношение к памятнику, Exegi monumentum: «цель памятника — создать слух у потомков; цель литературного честолюбия — та же»[364], — но в стихотворении Буниной этого не происходит. Поскольку занятия поэзией не оправдали надежд поэтессы, то и памятник здесь — лишь изваяние, которому героиня «жжет мастики».

Стихотворение написано необычной строфой — ямбическим пятистишием с рифмовкой АбАбХ, где пятая строка — холостая — от четырех до шести стоп, а остальные — четырехстопные. Строфика должна подчеркнуть особый статус этого стихотворения. Завершая «Неопытную музу» «Отречением», Бунина манифестирует молчание и отказ от поэзии. Этот демонстративный жест, вероятно, остался не замеченным современниками. Лишь Кюхельбекер, рецензируя первую часть «Сочинений» поэтессы, отметил это стихотворение как одно из самых сильных. Но сочинения в трех томах не дублировали архитектонику «Неопытной музы», поэтому «Отречение», лишенное позиции финального текста, прочитывалось по-новому.

Еще одним высказыванием на металитературную тему можно считать публикацию в сборнике 1809 года перевода первой песни из «Науки о стихотворстве» Буало. Очевидно, автор «Правил поэзии» был важной фигурой для Буниной, так как спустя несколько лет в предисловии к «Падению Фаэтона» поэтесса будет апеллировать именно к Буало как законодателю классицизма:

Буало и здравый разум торопиться запрещают; следовательно, оправдание мое послужит поводом к сугубому меня обвинению. Возложу ли вину на строптивость муз? тот же Буало и здравый разум осудят лиру мою на вечное молчание[365].

Размышляя о месте законодателя классицизма в русской литературе начала XIX века, А. М. Песков писал, что Буало по-прежнему оставался авторитетом, даже для сентименталистов, хотя его идеи постепенно подвергались переосмыслению:

…Даже самые «слезливые» <последователи Карамзина. — М. Н.> не противопоставляли себя предшествующей литературе, а наследовали из нее традиционные представления о классических авторитетах. Другое дело, что прежние эстетические стандарты подлежали уже, под воздействием западноевропейских литератур, качественному переосмыслению[366].

Принимаясь за перевод «Науки о стихотворстве», Бунина включалась в процесс русской рецепции и интерпретации Буало. В примечании к «Песне» она сообщает:

Сей слабый, наполненный погрешностями и недостатками отрывок произведен тогда, когда не был еще известен полный его сиятельства графа Дмитрия Ивановича Хвостова перевод всех четырех песен «Науки о стихотворстве». Не находя в себе столько сил, дабы состязаться с стихотворцами, я останавливаюсь на одной первой песни[367].

Действительно, в 1808 году был издан перевод Д. И. Хвостова, выдержавший впоследствии несколько переизданий. Бунина начала свою работу до известия о его выходе, но примечательно, что она не сочла нужным прервать ее или отказаться от публикации и, таким образом, сознательно включилась в соревнование с известным (в особом роде, конечно) литератором, хотя и не вышла в нем победительницей: