Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [17]

По счастию он вспомнил (примеры взятые из Истории, особливо из древней, более на него действовали, нежели нравы обычаи настоящаго времени), что Геркулес прял у Омфалы, что Перикл слушался Аспазии, что Александр для женщины зажег город; вспомнил, присягнул Богине своей в повиновении[117].

Из трех перечисленных легендарных пар А. Дементьева сосредотачивается на паре Геркулес и Омфала:

Как видно из содержания мифа, в рамках культурной ситуации начала XIX в. он вполне мог использоваться, и был использован Макаровым, как аллегория предлагаемой сентименталистской эстетикой модели гендерных отношений — служение женщине, сочинительство с целью ее услаждения (Геракл не только прислуживает Омфале, он развлекает ее своими рассказами о далеких странствиях, трудных походах и грозных битвах, которые та слушает «как сказки»). В мифе показано смещение традиционных гендерных ролей (мужчина здесь подчиняется, женщина повелевает), приобретение мужчиной феминных поведенческих форм (Геракл лишается возможности заниматься «мужским» делом — совершать подвиги, одерживать победы, Омфала отбирает у него меч и лук со стрелами и заставляет прясть) и женоподобной внешности[118].

Однако сам прием — использование примеров из истории — не был изобретением Макарова, он действительно был «традиционным» для просветителей, как охарактеризовала его Дементьева. В рассказе высмеивается не сама женская ученость, а мода на нее; публикация программных «Мыслей издателя» и сатирического рассказа взаимно дополняют друг друга: издатель не только предлагает читательницам положительную программу, но и высмеивает тех, кто воспринял ее поверхностно.

В переведенной с французского повести «Торжество истинной любви (Отрывок из Вернова путешествия)» вновь показываются пагубные следствия мнимого просвещения. На сей раз это не сатирический, а прочитывающийся как исповедь рассказ. Мелькур, от чьего имени идет повествование, сетует, что провел годы юности в праздности и развлечениях. Ему покровительствовала госпожа Мерпёль, которая желала «слыть философкою»[119]:

…была знакома с учеными; читала новыя сочинения в праздныя минуты, которыя оставались от туалета и кокетства; ездила в Лицеи, в Музеумы; слушала физику, Анатомию, Ботанику, Астрономию; срывала вершки со всего; удивляла невежд, и приобрела глубокия знания только в Науке Хитрости. Можно представить себе быстрые мои успехи в школе такой учительницы[120].

Мелькур рисует отталкивающий портрет «ученой дамы», поверхностной, порочной и тщеславной. Именно ее «уроки» развратили неопытного юношу и стали залогом несчастий, которые случились с ним впоследствии. Но прежде он попал к другой «просвещенной» женщине, «сочинительнице романов»:

Она отдала меня с рук на руки Госпоже Валанкур, сочинительнице дурных романов и довольно приятных стихов, которые не редко поправляло чужое перо. Эта рассталась со мною за то, что я сказал ей Лебрёнев стих <…> чернила не украшают нежных пальцев; бог любви не обмакивает в них стрел своих[121].

Намек на плагиат (стихи, которые «нередко поправляло чужое перо») еще более снижает образ писательницы: она лишь притворяется сочинительницей, истинные писательницы и просвещенные женщины — другие. Мелькур поддается развращающему влиянию госпожи Мерпёль, нанимается учителем музыки и соблазняет учениц:

Это ремесло усовершенствовало меня в знании женщин и любовной их тактики. Музыка всего скорее воспламеняет страсти, и всего сладостнее питает их. <…> Величайшее мое удовольствие было раздувать огонь в сердце молодой ученицы[122].

Все изменилось, когда он влюбился в чистую душой Кларису: чтобы жениться на возлюбленной, Мелькур оставляет маску учителя и вновь является тем, кто он есть — богатым дворянином из Бордо. На какое-то время он забывает дурные привычки и наслаждается семейной жизнью. В повести как бы два героя: «артист» Мелькур, ведущий порочный образ жизни, и добродетельный дворянин, любящий жену и детей. На путь порока Мелькура подтолкнули именно две «ученые» дамы.

Таким образом, публикация на страницах журнала не только апологетических сочинений, но и сочинений, показывавших пагубные последствия неправильно истолкованного просвещения (увлечение модой, тщеславие и щегольство), делали позицию Макарова не противоречивой, как старалась показать Дементьева, а наоборот — целостной. «Московский Меркурий» «поучал» не только положительным примером, к которому следует стремиться, но и с помощью сатиры.

Издатель журнала «Патриот. Журнал воспитания» (1804) Владимир Васильевич Измайлов (1773–1830), сохраняя приверженность сентименталистским идеям в целом, в отношении к женскому сочинительству занимал более консервативную позицию. Основными для Измайлова были, как замечает В. В. Костюкова, «проблемы просвещения и воспитания»[123], а его понимание женского сочинительства подчинялось издательской концепции.

Журнал имел три отдела: для воспитателей, для детей, для молодых людей (мораль, литература, философия). Измайлов, находившийся под сильным воздействием идей Руссо и Карамзина, «пытался воплотить их идеи в своей жизненной практике, сознательно строя свою биографию как биографию „философа“ и „чувствительного человека“»