Розовый слон - [3]

– Когда?

– Когда у их стариков пенсия, жалкие двадцать пять процентов, которые им государство оставляет. Так вот, едут навестить, просыпаются у них родственные чувства.

В кабине повисла тишина, тяжелая, гнетущая. Вертелась обезьянка, ничего не подозревавшая о нравах, царящих в стае ее потомков. Грустно наблюдал за всем Николай Чудотворец, по-прежнему любя и надеясь. А  за окном микроавтобуса побежали коттеджи – новостройки.

– Вот и Грушовка. Ну, давай, дед, удачи. Если что, назад, как льготника довезу. Не боись!

– Спасибо, сынок, – дед засуетился, неуклюже спрыгнул с высокой подножки и задал неожиданный вопрос, без которого не мог уйти:

– А у тебя, сынок, родители живы?

– А как же. В деревне. Слава Богу, справляются пока. Ну, помогаю, конечно, огород, сено. Они еще корову у меня держат. Я в этом году взмолился. Ну, что, молока литр себе не купите? Много ли вам надо на старости? Тяжело с ней управляться! А мать мне в ответ:

– Сынок, не мы ее держим, а она нас держит на этом свете. Есть за кем ухаживать, кого обхаживать, значит, ты нужен. Вот она, крестьянская философия, немудреная, но самая правильная. Жили бы по этим законам, и не было бы у нас сирот, ни старых, ни малых. А то мудрят все чего-то, мудрят…

– Ну,  спасибо, сынок, на добром слове. Бывай.

– Давай, отец, пока…

Маршрутка сделала круг и остановилась в ожидании пассажиров, а старик медленно побрел по тропинке к огромному девятиэтажному зданию геронтологического центра – последнего оплота горькой старости.

Старик был похож на большую птицу, которая вдруг разучилась летать, то ли от болезней, то ли от старости, и стала ковылять на земле. Ветер развевал ее седые перья, ноги, почти не сгибаясь в коленях, измеряли метр за метром оставшуюся  в этой жизни дорогу. А дорога уводила от родного гнезда.

Крестик

Марина работала фармацевтом. Целый день она сидела в маленьком киоске, похожем на собачью будку, и лечила людей: от насморка, от поноса, гриппа массы других недугов. Люди к врачам ходить не любили. Все были грамотными и хорошо знали, что нужно принять, что бы быть здоровым. Марине нравилось. Она всю жизнь мечтала быть доктором, а в детстве рисовала себе картинку, Идет по коридору больницы в белом халате, а на шее у нее висит трубочка, которой людей можно слушать. Но так случилось, в мединститут она не прошла по конкурсу, пришлось идти в медучилище. Мама посоветовала фармацевтическое отделение. Мама работала продавцом,  и две профессии соединились. Марина стала фармацевтом. Нельзя сказать, что ей не нравилось. Мечтала о больных – получила. Возьмите, Марина, лечите! Летом работы было поменьше, все на дачах и в отпусках. Летние болезни – диареи, солнечные удары и беременности. Они лечились одним махом. Все, кроме беременностей. Испуганные девушки робко приходили в киоск, обмирая и бледнея, просили тест. Суетливо прятали в карман и убегали в надежде: Может,  обойдется? Бабушки всегда покупали дешевые сердечные – валидол, валокордин, нитроглицерин. Мужчины с легко определяемым Мариной диагнозом – спиртовую настойку боярышника, ну а молодые, известно, что.

Правда, последнее время пошли шприцы и димедрол. Такого раньше, еще пять лет назад,  не было. Марина с ужасом отпускала свой жуткий товар и видела, что происходит с его покупателями. Года три назад,  по осени пришла девушка, красивая, как кукла Барби. Ухоженная, в дорогом плаще. Спрашивать шприцы стеснялась. А уж с димедролом-то  вместе! Сначала плела что то про бабушку, которая болеет.  А уже через год  спокойно подавала деньги и произносила с таким видом, будто берет хлеб или молоко. Глянец и ухоженность с нее сползли, как краска с линялой вещи. Плащ был мятым, внизу не хватало пуговицы, а уверенности прибавилось. Шприцы, димедрол, димедрол, шприцы. Причем нужно их было больше. Намного. Если раньше она подавала крупные  купюры и спокойно ждала сдачу, то со временем купюры мельчали, а через два года она ссыпала на прилавок мелочь вместе с измятыми в кармане поношенного плаща десятками. А однажды девушка предложила Марине цепочку. Золотую. Хотела вместе с крестиком, но в последний момент что-то дрогнуло у нее в глазах, страх взметнулся на секунду.  Дрожащими пальцами сняла крестик. Марина собралась, как пружина и строго произнесла:

– Девушка, я не возьму это…  Вам надо лечиться, девушка. Что вы с собой делаете?

Лицо покупательницы на секунду стало жалким и беспомощным. По щекам побежали слезы:

– Возьмите, у меня бабушка умирает. Ей без лекарств не прожить. Ну,  возьмите. Я ведь все равно выйду сейчас на рынок и продам. Не вам, так кому-нибудь другому. Так уж лучше вам.

– Девушка, вам надо лечиться.

– Что вы все ко мне лезете! Что вы все знаете! Что вы все умные такие! – выскочила из киоска, хлопнув дверью так, что на стеклянных полках зазвенели пузырьки.  Марине стало не по себе. Нервно смахнула  несуществующую пыль со стекла прилавка. Что-то  упало, зазвенело, ударившись о пол. Наклонилась. Коробки, коробки. Крестик. Маленький, золотой крестик. Схватила его дрожащими пальцами, выскочила из киоска в одном халатике и в шлепанцах.