Розовая шубка - [28]

— Приятно слышать. — Она поднялась и пошла по красивому паркету. — А вы что делаете в Лейпциге?

— Я здесь на деловых переговорах. Вторую неделю молчу по-русски, как немой. У себя в номере все песни перепел, русские, сибирские, казацкие, все, что знаю. По десятому разу начал.

— Так вы из Сибири? — Она искоса окинула его коренастую фигуру, модную стрижку русых волос, с тем знакомым вихром у лба, что называется «корова языком лизнула».

— С Байкала.

— «Славное море, священный Байкал…»?

— Точно.

— Вы рыбак, вы ловите омуль? — Ей хотелось шутить.

Сергей рассмеялся.

— Омуль — прекрасная рыба, угощу вас в Москве по возвращении. Но я давно не рыбак, я архитектор. По всей России строим, реставрируем. Марианна, давайте на «ты». Земляки же. Согласны?

— Надо привыкнуть, — улыбнулась она.

Они оделись, вышли на улицу. На Марианне было легкое ворсистое пальто кофейного модного цвета, шарф и берет с помпоном, ее спутник надел широкий плащ и приподнял воротник. Несмотря на его коренастость, она на своих каблуках смотрелась чуть-чуть ниже его, и только помпон на берете был почти наравне. В уличных зеркальных витринах отразилась на редкость удачная, словно с картинки, молодая пара, доверительно обращенная друг к другу.

— Минутку, — задержался он возле лотка с цветами. — Сегодня же Восьмое марта! Цветы и поздравления от чистого сердца.

— Ах! — Она вдохнула прохладный цветочный аромат.

— Тебе идут цветы!

— Как всем женщинам.

— Как всем… и одной.

Первое стеснение вскоре прошло, разговор струился сам по себе, Сергей шутил, держа ее под руку, она смеялась, чувствовала тепло его ладони, оба любовались Лейпцигом, вечереющим небом, морем цветных рекламных огней, вспышек, движущихся световых картин.

— Знаешь, Мариша, о чем я подумал, когда впервые попал в Европу? — вдруг проговорил он серьезно.

— О че-ем? — протянула она с улыбкой. — О чем можно подумать впервые в жизни, да еще в Европе?

Сергей рассмеялся вместе с нею. Ему было легко с этой девушкой, такой талантливой, такой красивой и простой. Конечно, это впечатления первых полутора часов, их еще надо проверять да проверять, но все же, все же…

— А вот о чем, — продолжал он. — Это было в Голландии, года четыре назад, в чистеньком городке на самом побережье, у корабельных верфей. Я понял тогда, чем пленился царь Петр, будучи у них простым плотником.

— Чем же? — вдумчиво отозвалась Марианна.

— Всеобщей опрятностью и необыкновенной точностью в работе. Это разит наповал, настолько, что готов презреть родимую бестолочь, все наши авоси да небоси… Отсюда и крутость самодержца, и смесь европейского этикета с диким азиатским началом.

Он замолчал. Марианна искоса посмотрела на спутника. Ей не понравились «дикие азиатские начала», но, вспомнив о казацко-байкальских корнях Сергея, она изобразила условно лукавое понимание и что-то замурлыкала про себя. Сергей встретил ее взгляд.

— Ясно. Не согласна. Значит, будет, о чем говорить. Что ты поешь?

Она вслушалась.

— Это французская песенка: «За окном цветет виноград, а мне всего семнадцать лет…»

— Ты владеешь французским?

— Слегка. Вместе с английским. А ты?

— Я всеми сразу понемногу. Незнание языков считается здесь неграмотностью. А не зайти ли нам в кафе? Как насчет чизбургеров и гамбургеров, будь они трижды неладны?

— Вот именно.

— Еда не для белых людей. Найдем что-нибудь человеческое.

Усевшись за некрашеный деревянный столик в подвальчике, знаменитом на всю Европу своей двухсотлетней паутиной, похожей на пыльную бороду короля Артура, они с удовольствием перекусили свиной отбивной в шипящем сале, жареной картошкой, холодным свежим пивом. Между прочим, Марианна рассказала ему о четырехлитровом бочонке вина, на который была приглашена.

— Навряд ли это легкое вино, — сказал Сергей. — Это виноградная водка, очень крепкая, не для молодых девушек.

На улице уже стемнело, когда они вновь очутились на тротуаре.

— Странно. Всего семь часов вечера. Здесь темнеет гораздо раньше, чем у нас, — удивилась Марианна.

— Потому что у них природное поясное время, как у всех нормальных людей, — объяснил Сергей. — Без декретного часа. Они берегут здоровье нации, работают, чтобы жить, а не наоборот, как внушали нам вожди пролетариата. Марианна! Время еще детское. Предлагаю пойти в театр.

Они попали на представление городской труппы современного танца, рассчитанное на четыре полных часа с перерывом. Среди пышных ярусов и портьер, в ослепительном свете тяжелой люстры и мелких канделябров, вежливо подняв нескольких, уже занявших свои кресла, зрителей, уселись они в бельэтаже, в четвертом ряду, оказавшемся последним.

Свет погас. Вздрогнув, пошел в стороны тяжелый, как старинная шпалера, занавес, затканный гербом города Лейпцига, флагами и фанфарами. На сцену вышел человек в черном трико с белым, как мел, лицом, с ярко-красным жадным ртом. Сделав несколько угловатых движений, он упал на спину и стал дергаться, как паук. Из-за кулис выскочили еще несколько фигур и застыли в некрасивых позах. Марианна разочарованно посмотрела на спутника. Воспитанным на русской танцевальной культуре, где любая самодеятельность кипит азартом и страстью, а сольные номера полны внутреннего порыва, нелегко смириться с пустыми экспериментами актеров, с их застывшими намалеванными лицами.