Розмысл царя Иоанна Грозного - [48]

Не слушая объезжего, царь жестко выкрикивал в пространство все, что накипело в его неспокойной душе, и подробно перечислял, что сделал для умирающей:

– Немку-знахарку, Шиллинг, не пожалел в золотой карете доставить из Риги! Колико лекарей понагнал! А в молитвах извелся весь – и ничего, и ничего ты, Господи, не допустил до уха своего пресвятого!

Опомнившись, царь покаянно поглядел на образ, перекрестился и перевел сетования свои с Бога на людей.

– Памятую, было то еще в юности моей. Бабка моя Глинская Анна, удумала со чады свои сердца вырывать из грудей человеков и чародейством сим богопротивным вызывать пожары лютые.

Он оттолкнул казначея, шумно встал и заскрежетал зубами.

– И ворвались в те поры, в пожар великой московской, людишки в церковь, схватили в праведном гневе князь-боярина Юрия Васильевича Глинского да поволокли в церковь Успения.

Из-под полуопущенных век вспыхивали широко раздавшиеся зрачки. Пальцы, точно вздрагивающие синие гусеницы, жадно прилипли к посоху.

– И убили его, христопродавца, противу места митрополичья, а кровью помост церковный помазали – тем и спасли от пожара Москву!

Бухнувшись в кресло, Грозный неожиданно затопал ногами.

– Всех бы тогда заедино! Всех бы! Да и вотчины сжечь!

Едва вспышка улеглась, Челяднин, будто невзначай, вставил:

– От словес твоих пресветлых вспомнилось мне, како помышлял ты пересадить вотчинников на новые земли.

Грозный приподнял острые плечи и внимательно вслушался.

– Аль негоже я замышлял?

– Премудро, царь, яко сам Соломон. Оторвал ты коих земских от вотчин да тем силу их надломил. На чужбине-то не особливо их, слышно, честят. Не ведают, да и ведать не к чему чужим-то, откель родом пришли те князья да чем имениты!

Грозный поджал губы и покрутил орлиным носом своим.

– Ты не тяни. Зрю аз: надумал ты чего-то, Иванушка!

Окольничий застенчиво опустил глаза.

– Не аз един понадумал. С Фуниковым да Грязным мозговали.

И, приложившись к цареву халату:

– Пожалуешь сказывать?

– Сказывай.

– А у опальных, сдается нам, не токмо добро и живот, но и крепости с грамоты в пору бы казне отписать.

Наморщив лоб, Грозный тщетно силился понять смысл слов Челяднина.

Фуников устремил на царя простодушный взгляд и продолжал за окольничего:

– Коль не будет у князей грамот, вольны холопи на новые места отказываться.

Грязной понял по выражению лица, какая мысль забеспокоила Иоанна, и, таинственно ухмыльнувшись, разъяснил:

– А кой худородный сядет на господаревы земли да спонадобятся ему холопи, по каждой пригоде разберем и на тех людишек князей опальных запрет наложим отказываться в иные дворы.

В дверь слегка постучались. Фуников бросился в сени и тотчас же вернулся.

– Не потрапезуешь ли, государь?

Иоанн кивнул утвердительно.

Стольник отведал постных щей и вареную рыбу и передал их царю.

Доедая последний кусок, Грозный сбил пальцем крошки с клинышка бороды, ладонью размазал по губам клейкую ушицу и перекрестился.

– Измаялся аз нынче, – лениво протянул он. – Утресь додумаем думу.

Казначей робко напомнил:

– Аглицкие гости утресь белку будут глазеть.

Царь оживился:

– Пучки-то прилажены ли?

– Чмутят басурмены те. Давеча толмача присылали: дескать, пожаловали бы белку им, како по чести водится: в пучке, в десятке, две – наигожие – личные, да три похуже – красные, да четыре – того похуже – подкрасные, да одну – негожую – молочную.

Ногтем мизинца Иоанн раздраженно ковырял застрявшую в зубах рыбью косточку и что-то соображал.

Вдруг он сипло расхохотался:

– Показали бы басурмены милость да перебрали бы все три тьмы пучков! Поглазел бы аз!

И, подробно разъяснив, как подменить лучшие шкурки худшими, прибавил:

– А какие пучки без удуру Ивашка тебе, казначей, для показу подкинет. Слышишь, Иван?

– Слышу, преславной!

– А еще, государь, воску у нас полежалого сила… – печально вздохнул Фуников.

Царь опустил руку на плечо Висковатого и внушительно заглянул в его глаза.

– На то и дьяки, чтоб извод был бумаге.

Дьяк торопливо взялся за перо.

«…А еще до соизволения государева ни единым людишкам, опричь двора, не вести торгу воском. А паче нарушено будет сие…»

И, закончив, на коленях подал Грозному грамоту для подписания.

После ранней обедни Иоанн прошел через внутренние покои на склады.

– Царь идет! – громогласно объявил поджидавший жилец.

Работные, закрыв руками лицо, попадали на пол.

Фуников стоял у огромной кипы пучков и ухмылялся. Уловив едва заметный знак, поданный царем, он ловко выхватил один из пучков. Грозный внимательно просмотрел и пересчитал шкурки по сортам.

Все шло так, как было условлено накануне. Фуников ни разу не ошибся и по знаку подавал лучшие пучки, выхватывая их, почти не глядя, из общей кучи.

Деловито проверяя груду конского волоса, щетины, гусиного пуху и кож, царь давал подчиненным последние указания.

Измученными призраками сновали по складу работные. Их лица и полуголые тела были залеплены медом, пухом, волосом и щетиной. Согнувшись до земли, они перетаскивали с места на место тюки, укладывали их так, как требовал казначей. За всю долгую ночь никто из них ни разу не передохнул: бичи зорких спекулатарей были всегда наготове.

Иоанн укутался по уши в шубу и, зябко поеживаясь, ушел в палаты.