Рози и тамариск - [9]

— Это я.

"Гениальное начало," — обругал он себя. Но ничего больше в голову не пришло, когда горло внезапно сдавило от ощущения потери.

— Виктор? — насторожился голос. — Что тебе нужно?

— Я, кажется, умираю.

На том конце провода замолчали. Затем женщина что-то пробормотала в сторону и резко выдохнула.

— Знаешь, сколько раз я это слышала?

— Десять? — попытался угадать Эйзенхарт, но недоверчивое хмыканье подсказало ему, что он сильно занизил число. — Но сейчас, кажется, все серьезно.

— То же самое ты говорил в прошлый раз. И до того… — голос замолчал. — Ты только поэтому позвонил?

— Нет. Мне нужна информацию на Коринн Лакруа. Поможешь?

— С этим могу, — повеселела его собеседница. — Тебе послать с курьером или можно по почте?

— Я мог бы и сам приехать, — предложил Эйзенхарт.

— Нет! — она ответила немного слишком поспешно и теперь попыталась сгладить неловкость. — У нас сейчас начнется совещание, сам знаешь, как это… я не могу сказать, когда освобожусь. Зачем тебе ждать…

— Конечно, — Эйзенхарт постарался скрыть свое разочарование. — Скажи, а о леди Хэрриет Лайонелл ты что-нибудь слышала?

Сложно сказать, что подвигло спросить его о Хэрриет. Возможно, в глубине души уверенность Эйзенхарта в том, что она покончила с собой, была не так уж непоколебима. Или, возможно, вмешалось то самое мифическое чутье, о существовании которого всегда спорят читатели детективных романов. А, быть может, Эйзенхарту было просто скучно — или хотелось хоть на секунду продлить разговор. Так или иначе, первый шаг к расследованию смерти леди Лайонелл был сделан.

— Нет, — удивленно ответила Лидия. — Ничего. Но я могу спросить в светской хронике, если хочешь.

— Да нет, наверное, не надо.

Повесив трубку, Эйзенхарт задумчиво посмотрел на проявленные экспертом фотографии. На самом деле они сейчас ничего не давали: только потом, когда появится информация от свидетелей, можно будет делать первые выводы, а пока изображения мертвого тела (которое Эйзенхарт уже и так видел) и образцового порядка в модно обставленной квартире были совершенно бесполезны.

Конечно, он дал слово не работать сегодня в городе, но обещание это касалось дела Лакруа. По поводу леди Хэрриет он ничего не говорил. Да и не расследование это, а так — просто, чтобы закончить бумажную работу. А ведь именно бумагами Эйзенхарт пообещал заниматься, верно? Придя таким образом к компромиссу с собственной совестью, Эйзенхарт взял с вешалки пальто и вышел. Его путь лежал к сэру Дегнарду, разорвавшему отношения с леди Хэрриет незадолго до ее смерти.

Молодого Дегнарда Эйзенхарт нашел дома, в семейном особняке на углу Парковой и Арсенальной. Юноша, к которому провели Эйзенхарта, был тих и печален и мало походил на человека, разбившего чье-то сердце. Скорее на того, кто потерял свою любовь и не успел ее оплакать.

— Мы действительно расстались, — признал молодой человек, — но это произошло не по моему желанию.

— Я слышал иное.

— Официально инициатором был я. Но на самом деле… Хэтти пришла ко мне и сказала, что встретила и полюбила другого. Что я мог сделать? Только пожелать ей счастья и взять вину за разрыв на себя.

Эйзенхарт кивнул. Расставание по вине леди вызвало бы волну любопытства и осуждения среди знакомых, в то время как джентльмен, разумеется, имел полное право выбора. Неудивительно, что Дегнард, который, если он действительно любил леди Хэрриет, из благородных побуждений предложил сказать неправду.

— Леди Хэрриет называла имя?

— Нет. Я и сам хотел бы знать, учитывая, чем все закончилось, — мрачно ответил сэр Джон.

Мысленно Эйзенхарт с ним согласился. Дело принимало другой оборот, который ему не особо нравился. Если леди Хэрриет не могла быть расстроена из-за Дегнарда, с которым порвала сама, что могло случиться за те несколько недель, чтобы она решила покончить с собой?

В поисках третьей стороны этого любовного треугольника Эйзенхарт отправился к Лайонеллам, где его встретили куда менее дружелюбно, чем в предыдущий раз.

— Я думал, вы все уже для себя уяснили, детектив, — с намеком (или это был упрек?) посмотрел на него лорд Лайонелл.

— Да, сэр. Но, ввиду новой информации, — Эйзенхарт запнулся, — я должен попросить вас дать разрешение на осмотр вещей вашей дочери.

— Какой информации?

— Не могу сказать, сэр.

На мгновение Эйзенхарт устыдился своей джи. Стоило ли его любопытство неудобств, которые он доставлял родственникам покойной? Однако, если бы он позволял воспитанию брать верх над долгом, его карьера в управлении закончилась бы, так и не начавшись. К тому же, годы в полиции научили его прислушиваться к своей интуиции — а она упрямо отказывалась умолкать поле разговора с Джоном Дегнардом.

В комнате леди Хэрриет, куда его провели поле недолгих уговоров, еще не успели убрать, что обрадовало Эйзенхарта. С наслаждением вдохнув спертый пыльный воздух — все одно лучше, чем в пропитавшейся запахом траурных букетов гостиной, — Виктор медленно обошел спальню, гадая, с чего начать поиски. Письменный стол был пуст. Под пресс-папье лежали только вырезанные из газеты рекламные объявления, промокашка была заменена на новую. В шкатулке с украшениями лежала пара тонких колечек и цепочка с аквамарином. Все они не выглядели не особенно новыми, ни дорогими, и Эйзенхарт решил, что едва ли найдет здесь следы последнего возлюбленного леди Хэрриет. Он прошелся вдоль книжного шкафа, отмечая про себя миниатюрные томики старомодной поэзии и подшивки модных журналов. На одной из полок стояла фотография самой леди Хэрриет в серебряной рамке: длинные белые волосы, русалочьи глаза, роза в тонких пальцах. Надпись на оборотной стороне подсказала, что снимок был сделан за полгода до смерти. Откинув покрывало, Эйзенхарт залез рукой под матрас в поисках дневника, но, увы, там было пусто, Вспомнив, как в детстве он нашел дневник своей сестры в пространстве между стеной и шкафом (а также краткое и эмоциональное "Не лезь, Виктор!", бывшее единственной записью в нем), Эйзенхарт проверил и там, однако ничего не обнаружил. Зато верх шкафа обрадовал его неожиданной находкой. В объемной деревянной шкатулке леди Хэрриет хранила письма. Особенно Эйзенхарта заинтересовали те, что лежали сверху. Кто-то смял их, но потом передумал, достал из корзины для бумаг и, аккуратно расправив, добавил к старым. Присев на краешек постели, Эйзенхарт углубился в чтение.