Рози и тамариск - [8]

— В обеде? — не понял я.

— В работе. Старый Генрих уже который год собирается на пенсию, а отделу пригодился бы хоть один толковый патолог вместо таких крыс как Ретт.

— Почему вы считаете, что мне это интересно? — на самом деле я хотел спросить, почему Виктор думал, что из меня получился бы хороший патолог, но решил, что меня упрекнут в ложной скромности.

— А что, я не прав? — удивился Эйзенхарт. — Я видел у вас на столе книги по медицинской экспертизе, и подумал, может, вы решили сменить стезю. Надо сказать, это не самый плохой выбор: зарплата больше, жилье лучше (только представьте, двухкомнатная квартира с собственной ванной комнатой!), работа определенно интересней… Так как?

— Нет, — твердо ответил я.

После — косвенного — участия в нескольких расследованиях, в определенной степени вновь пробудивших мой интерес к окружающей действительности, я действительно достал из интереса книги по судебной медицине с целью немного освежить знания. Возможно, я признаю это, где-то в задворках моего сознания и зародилась тогда мысль, что в будущем я мог бы — не вернуться к врачебной деятельности, нет, состояние моих рук не позволило бы мне заниматься хирургией как раньше, но по крайней мере получить лицензию судебного медицинского эксперта. Это было бы не так трудно, тем более, что военное министерство было бы только радо перестать выплачивать мне пенсию и посодействовало бы в поиске работы. Однако это были только мысли. Желания, не имеющие отношения к реальности. На самом деле я понятия не имел, смогу ли работать патологом. Пусть даже пациент мертв, его все равно надо было резать. А я… Я даже не знал, сумею ли пройти назначенную в том же министерстве на июнь комиссию, которая должна была решить мою дальнейшую судьбу.

— Что ж, не хотите — как хотите, — пожал плечами Эйзенхарт. — Хотя я надеюсь, что вы передумаете.

Я хотел было пошутить по поводу тщетности его надежд, но не смог, понимая, что даже если я передумаю, Эйзенхарт этого не узнает. Июнь он вряд ли переживет.

— Зачем меня позвали? Я так понял, что моя помощь вам больше не требуется.

Эйзенхарт поморщился.

— Не столько не требуется, сколько… мешает работе.

— Ну да, ваше нынешнее состояние, конечно, много продуктивнее, — согласился я. — И что же теперь? Ничего другого я все равно предложить не могу.

На Виктора было больно смотреть.

— А если…

— Смиритесь, — посоветовал ему я, — с тем, что сейчас вы и так, и так не сможете полноценно работать. Вы можете терпеть боль и делать вид, что ее нет, но ваше тело все равно будет ее чувствовать. Этот обморок был не единичным случаем, а первым.

— И что вы предлагаете? — Эйзенхарт отвернулся к окну. — Завернуться в саван и отправиться в крематорий? Может, еще и цветы с собой захватить, не зря же кто-то на них тратился.

— Я предлагаю вам принять реальность. По своему опыту…

— Ну да, — усмехнулся он. — Принять реальность. Это вы умеете. Даже слишком хорошо.

— Простите?

Эйзенхарт оставил меня без ответа.

— Да нет, это вы меня извините, — он смял в ладони окурок и повернулся ко мне. — Значит, по-вашему, с морфием я протяну дольше?

— Этого я не говорил. Но вам определенно будет легче.

Во взгляде Эйзенхарта появилась знакомая мне мрачная решимость. Мысленно я поежился, ожидая, что будет дальше: в последний раз, когда я видел его таким, Эйзенхарт вслед за Быком выпрыгнул из окна третьего этажа.

— Ладно. В таком случае, давайте сюда свою иголку.

Мы уже закончили, когда постучал Брэмли.

— А я так старательно ото всех прятался, — с веселым изумлением сообщил Эйзенхарт, открывая дверь. — И все равно меня нашли.

Я улыбнулся:

— Как видите, вы не так непредсказуемы, как вам хотелось бы думать.

Я уже собирался уходить, как их диалог привлек мое внимание.

— … принес фотографии. Лой рассказал, что когда он поднялся в квартиру, к нему подошла соседка покойной: похоже, у той была громкая ссора с мужчиной, как раз перед смертью.

Эйзенхарт зашелестел бумагами, рассматривая детали.

— Да? Это меняет дело. Расспроси ту соседку как следует, вернешься — расскажешь, — с вновь найденной энергией он пронесся мимо меня в коридор, но обернулся. — Вы еще здесь, доктор? Идите, идите, я вам позвоню.

Глава 3

Пока Брэмли занимался сбором свидетельских показаний, Эйзенхарт, благодаря своему обещанию запертый в управлении, решил узнать о погибшей с другой стороны. С тяжелым сердцем он взялся за телефон и назвал знакомый номер.

— Соедините меня с Соколиной площадью, 22–17, - попросил он телефонистку.

В ожидании ответа он прижал холодную эбонитовую трубку к щеке, раздумывая, что сейчас скажет.

— "Новости Гетценбурга", Лидия Кромме у аппарата, — прозвучал в трубке хорошо известный ему голос.

Годы работы на "Флит и партнеры" стерли густой портовый акцент, но все равно Эйзенхарт узнал бы его всегда. В любое время, в любом месте, на любом языке — в этом у него не было сомнений. Как узнал бы и ее саму, даже если бы ему отказали все органы чувств. Он представил себе, как она сейчас сидит за своим столом, в одной руке телефонная трубка, другой пытается допечатать на машинке статью. Быстрый перестук клавиш, послышавшийся в телефоне, подсказал, что так оно и было.