— Возможно, — согласилась она со мной, переводя взгляд на стоявший на комоде букет. Оранжевые лепестки райских птиц распустились ярким плюмажем на нем. Почему его не убрали? — Хотя в то же время, как ни странно, мне кажется, что вас — я знаю, — призналась она и задала мне вопрос, который я менее всего ожидал услышать. — Скажите, доктор… Что бы вы сделали, если бы кто-то узнал ваш секрет, и угрожал его раскрыть?
Для меня ответ был очевиден. Если твой Дар, от которого ты пытаешься убежать всю свою жизнь, состоит в том, чтобы убивать…
— Убийство — не вариант, — каким-то образом прочитала леди Эвелин мои мысли.
Она напряглась в ожидании ответа, и я понял, что ей действительно важно услышать мое мнение.
— Тогда я перестал бы скрываться. Лишил бы противника рычага воздействия.
По задумчивости, скрывшей ее улыбку, я понял, что эта мысль леди тоже не нравится. На мгновение я захотел спросить, какую тайну хранит леди Эвелин, предложить ей облегчить душу рассказом, но понял, что это сделало бы меня не лучшим человеком, чем тот, кто досаждал ей. Если бы она хотела рассказать мне свою тайну, она бы сделала это.
— А если этот секрет не только ваш? И раскрыв его, вы подвергнете опасности своих близких?
К счастью, мне никогда не доводилось оказываться в таком положении.
— Я бы уехал. Хотя бы на время, в надежде, что за мое отсутствие этот человек забудет обо мне, что что-то его отвлечет.
— Я уже пыталась уехать, — печально усмехнулась леди Эвелин. — Помните, как мы познакомились? Но, похоже, мое место здесь. Хотя… я слышала, Вейд очень красив в это время года.
— Так и есть.
Зеленые холмы, лазурно-синяя вода, в которой отражается такое же яркое небо, и молочно-белая полоска узкого песчаного пляжа. Вейд действительно был изумителен летом и не зря собирал в это время тысячи туристов со всей империи, но я боялся, что это послужит леди Эвелин слабым утешением.
— Да, кстати, — спохватился я, — Эйзенхарт просил передать вам это.
— Детектив Эйзенхарт? — удивилась она, принимая завернутый в коричневую бумагу сверток.
Я и сам удивился, когда Виктор заглянул ко мне утром на работу и спросил, не собираюсь ли я опять в дом к Гринбергам. У меня тогда не получилось спросить, что было в пакете, Эйзенхарт удрал, только впихнув мне его в руки, поэтому теперь я с любопытством наблюдал за тем, как леди Эвелин его разворачивала.
Под оберткой, перевязанной яркой тесьмой, оказалась широкая колба с одним-единственным цветком тигровой лилии — и где только Эйзенхарт добыл ее в мае? Обычно сезон для этого сорта начинался в конце лета. Мысленно я порадовался, что мои увещевания не прошли даром, и кузен все-таки вспомнил о правилах хорошего тона.
И, разумеется, леди Эвелин оказалась права, Эйзенхарт даже не подумал подписать подарок. Я уже собрался было обратить ее внимание на это обстоятельство, но слова застряли у меня в горле. Я никогда не видел у нее такой радостной улыбки. Да что там, я не был уверен, что когда-то видел у кого-либо выражение такого яркого, совершенного счастья на лице. Словно комнату озарило не одно — сотня, тысяча солнц.
— Если бы я знал, что вы так любите лилии, обязательно принес бы вам их, — наконец сумел сказать я.
Леди Эвелин подняла на меня счастливые глаза:
— Не люблю. Просто знаю, что они означают[11].
