Рози и тамариск - [31]

Глядя на ее улыбку, я понимал, что у этого мира нет никаких шансов.

Грядут перемены.

— Боюсь, дело не в этом. Леди Амарантин умерла.

— Что?

В вопросе еще было больше растерянности, чем осознания. Сочувствуя, я пододвинул к ней шерри — не лучшее успокоительное, но хоть что-то, чтобы сгладить первый шок.

— Мне очень жаль.

Я вновь ожидал слез и не нашел их. Собственно, я не нашел вообще никакой реакции. Моя собеседница молчала, откинувшись на спинку кресла, и бездумно смотрела в одну точку.

— Леди Эвелин?

— Поговорите со мной, — хрипло попросила она. — О чем угодно, только не о…

Я понимал. Хотя и не мог ее утешить.

— Почему чеснок называют ванилью для бедняков? — озвучил я первый пришедший в голову вопрос.

Сам не знаю, почему это пришло в голову. Должно быть, вспомнился наш разговор с Эйзенхартом — здесь же, в том кафе, — во время которого я впервые услышал о деле, оказавшимся гораздо более опасным, чем мы оба думали.

Недоуменно моргнув, леди Эвелин внезапно расхохоталась, все тем же охрипшим, пугающим голосом. Но это была не истерика, а настоящий смех, пусть и вызванный в таких обстоятельствах.

— А вы умеете удивить, доктор, — через силу улыбнулась она, промокая выступившие слезы. — Не знаю. Так просто… говорят. Еще с давних времен, когда ваниль только начали поставлять из Страны облаков. Повара в богатых домах чего только не выдумывали с новыми специями, а обычный народ… у него был только лук да чеснок, — она замолчала и достала и сумочки сигареты. — Как она умерла? Передозировка?

Перехватив мой удивленный взгляд, она пояснила:

— А вы думали, из-за чего Поппи так прозвали? — я полагал, что из-за цвета волос, полыхающих, как красный мак. — После смерти отца ей выписали опиум в качестве снотворного. Она так и не сумела от него отказаться.

— Нет. Это были не наркотики, — хотя было интересно, что покажет токсикологический анализ. Если ее одурманили именно опиумом, знал ли убийца о ее пагубной привычке? — Ей перерезали вены.

— Кто мог такое сделать? — в ужасе спросила леди Эвелин.

— Не знаю.

Я надеялся, что Эйзенхарт сумеет — когда-нибудь в будущем — дать ответ на этот вопрос. А пока я был вынужден спросить:

— Мне очень жаль, но я должен узнать: между Амарантин и Александром Греем что-то было?

— Смотря что вы подразумеваете, — слабо улыбнулась она. — Поппи переспала практически со всеми своими знакомыми, но это никогда ничего не значило для нее.

— Никогда?

По моему опыту, какой бы длинной не была череда партнеров, кто-то всегда оставлял след в сердце.

— Нет. Не думаю, что у Поппи была какая-то трагическая история любви — вы ведь на это намекаете? Для этого она была слишком легкомысленна. Она просто любила получать удовольствие. Поэтому если между ней и Греем когда-то что-то и было, то они скорее были друзьями с определенными преимуществами, чем возлюбленными, — я был не уверен, что мог согласиться с этим утверждением. Когда Грей на том вечере заинтересовался леди Эвелин, я пристально следил за ними — и не я один. Во взгляде Амарантин, которым она провожала Грея на танцпол, не было банальной ревности, но что-то неуловимое, что-то, что я не мог вспомнить и понять… — И все же, я не думаю, что между ними что-то было, как вы выражаетесь.

— Почему же?

— Во-первых, — леди Эвелин снова была собранной и сосредоточенной, словно мы обсуждали не смерть ее подруги, а историю, произошедшую давно и не с нами, — Поппи знала его почти вечность. Грей приехал поступать в Гетценбургский университет, где и познакомился с Теобальдом, десять лет назад. Поппи тогда было одиннадцать. Едва ли романтичное начало отношений. Во-вторых, я сама видела, как она познакомила его с Роуз.

— Роуз?

У меня создалось впечатление, что Эйзенхарт преувеличил касательно моей личной жизни — если у кого-то она и была бурной, то у мистера Грея.

— Роуз Хоторн, его невеста. Не та, что бросила его, а предыдущая.

— А с ней что произошло?

— Это… — леди Эвелин нахмурилась, подбирая слова, — неприятная история.

Все они — Эвелин, Амарантин и Роуз — не просто дебютировали в одном сезоне, они вместе обучались перед выходом в свет у Кальтшнейнера, знаменитого гетценбургского владельца школы танцев и этикета, стояли одна за другой на танце дебютанток на Весеннем балу, открывающем сезон в Лемман-Кливе, вместе, единственные из герцогства, были представлены Ее Величеству Императрице. Обстоятельства сложились так, что три девушки, непохожие по характеру и вряд ли бы встретившиеся по своей воле, невольно сблизились за это время, и вынужденное знакомство даже переросло в дружбу.

— Мы с Роуз не были такими уж близкими подругами, для этого она была слишком… блеклой. Скучной. Такая, знаете ли, идеальная невеста и жена: чуть глуповатая, молчаливая и восхищающаяся своим мужчиной. Мне больше по душе была Поппи или Милфорд, сестра Роуз. Вот в ней чувствуется характер. Потому я даже не была знакома до недавнего времени с мистером Греем, хотя с Роуз мы виделись довольно часто. Как я уже говорила, их познакомила Поппи. Она как-то пригласила Роуз к себе, Тео был тогда дома, а где был Тео, там был и Грей. Теобальд был его пропуском в свет, поэтому Грей предпочитал с ним дружить как можно ближе. Так они и встретились впервые. Он произвел на нее впечатление своей манерой — и своим происхождением тоже: подумать только, настоящий принц, пусть и без маленькой формальности; она… она ему подходила. Поэтому Грей сделал ей предложение, а Роуз, не задумываясь, его приняла. Первое время она была вне себя от счастья, порхала с такой очаровательной улыбкой, что за нее нельзя было порадоваться. А вот потом начались проблемы. Вы уже, наверное, заметили, что мистер Грей не слишком разборчив, когда дело касается женщин, — я кивнул. — С Коринн Лакруа его связывали длительные отношения. Но это было нормально, она была содержанкой, и Роуз была готова закрыть на нее глаза. В конце концов, в свете не так уж много мужчин, которые не содержали бы хотя бы одну любовницу, — скривилась леди Эвелин. — Можно сказать, что почти и нет.