Рождество в Ноттингеме - [66]

Жаклин больше ничего не говорила о себе, предпочитая выслушивать неистощимые рассказы Стива о его богатой приключениями жизни, а когда появлялась Пат, то вообще затихала — видимо чувствуя ее несколько покровительственное отношение.

— Боже, такое впечатление, что она сейчас начнет медленно оседать и расплывется лужицей! — не выдержав, как‑то расхохоталась Пат. — Неужели такое может кому‑то нравиться?! Удивительно, как ей удалось добиться таких успехов в творчестве.

— Она талантлива, Пат. И… и добра.

Наконец все было завершено, и Пат как раз поехала в Филадельфию встречать приезжавших немок, которые представляли зеленое крыло феминистского движения. Стив зашел в европейскую часть, надеясь в последний раз увидеть Жаклин в столь волновавшем его одеянии и выписать чек, от разговоров о котором она все время отнекивалась.

Но девушка уже переоделась в шоколадное пушистое платье со множеством молний, делавшее ее похожим на игрушечного медвежонка.

— Я не знаю, как выразить тебе мой восторг, — начал Стив, говоря одновременно и о ее работе, и о ней самой и стараясь, чтобы второй план выпирал все‑таки не слишком. — У нас теперь отбоя не будет от постояльцев, и Пат будет просто счастлива. Она ведь возится с ними порой, как девочка с куклами.

— Потому что у вас нет детей, — не то утверждая, не то спрашивая, еле слышно прошептала Жаклин.

— Но ей не нужны дети. По крайней мере — маленькие дети. Она только недавно начала по‑настоящему общаться с Джанет, именно потому, что с ней можно уже о многом разговаривать. Ей всегда интересен человек уже сложившийся, а не в перспективе. — Жаклин грустно слушала находившего все новые и новые объяснения Стива и разглядывала его своими круглыми черными глазами. Внезапно Стив почувствовал в этом взгляде жалость и, вспыхнув, переменил тему. — Вот чек на восемь тысяч. Или я должен провести это через бюро?

— Ты ничего не должен, Стив, потому что я все равно не возьму этих денег. Я сделала все в память Мэтью и… нашей молодости вообще. У меня много других заказов, и я могу себе это позволить. И не проси меня взять, пожалуйста!

— Не буду. — Стив, как человек вполне бескорыстный и к тому же сам упрямый — все‑таки он был наполовину ирландцем! — хорошо понимал такие неожиданные решения. — Но за это я потребую у тебя обещания бывать у нас по утрам в субботу.

— Это тоже невозможно, Стиви, — совсем опустив голову, ответила Жаклин. — Послезавтра я уезжаю в Сан‑Кристобаль, в Венесуэлу. Там мне предложили оформлять местный камерный театрик, такой национальный балаганчик. Так что давай простимся. Но когда я вернусь, я обещаю, что непременно приду к вам.

— Когда? — хрипло произнес Стив.

— Через полтора года или, может быть, чуть больше — как получится.

— Но это невозможно! — вырвалось у него, и он всем телом качнулся по направлению к ней.

— Все возможно. — Жаклин сделала плавное движение рукой, останавливая подавшегося к ней Стива. — Все возможно, — еще раз повторила она как во сне и поймала его стиснутые в кулаки руки в свои. Теплое облако окутало Стива, делая естество твердым, а ноги ватными. — Расстегни мне платье, — донесся до его слуха слабый голос Жаклин.

И он медленно, наслаждаясь каждым сантиметром обнажаемого тела, стал стягивать платье с круглых плеч все ниже и ниже. Показались небольшие, чуть оплывшие, уже не девичьи, но еще и не женские, груди, которые он тронул, и они качнулись, как колокольчики. Платье опустилось дальше и открыло живот, живой, мягкий, чуть влажный, стремительно уводящий вниз, где, чуть прикрытая блестящим черным шелком, жадно дышала сама жизнь. И, опустившись на колени, Стив со стоном припал лицом к тому, что сулило ему нежность и покой.

Он отнес Жаклин на квадратную кровать без спинок, и пока он торопливо освобождался от одежды, она лежала там неподвижно, уже готовая принять его, и живот ее равномерно поднимался и опускался от глубокого ровного дыхания, и невспаханной землей чернело лоно. А когда Стив, все еще дрожа от возбуждения, вошел в нее, ее плоть сомкнулась вокруг него, как смыкаются тяжелые воды озера над попавшим туда камнем, и долго его качала там, успокаивала и нежила — до тех пор пока не началась буря и пенные гребни волн не выплеснулись на тихий берег. И прежнего Стива не стало — он весь остался там, в умиротворяющих глубинах бытия.

— Ведь мы оба хотим одного и того же, правда? — убирая волосы с его мокрого лба, через некоторое время прошептала Жаклин.

— О да, — одними губами ответил Стив и провалился в сладкий прозрачный сон.

В воздухе повисло колючее слово «развод».

Было раннее утро пятнадцатого мая, день рождения Джанет. Пат стояла перед зеркалом в своей гардеробной со смешанным ощущением удовлетворенности и недовольства. С одной стороны, у нее, тридцатишестилетней женщины — тут Пат подмигнула своему отражению в спортивном купальнике, отметив, что ее талия благодаря ежедневной жесткой гимнастике и здоровой пище куда тоньше и гибче, чем была шестнадцать лет назад — уже почти взрослая дочь, и дочь замечательная. Но с другой — Пат не получала от Джанет того теплого чувства, которое девочка питала к Стиву. Она относилась к матери, скорее, как к обожаемой популярной телезвезде, но в этом восторге присутствовала немалая доля отстраненности. Да, Пат была для дочери непререкаемым авторитетом в области моды, поведения и всего того, что называется коротким, но трудно расшифровываемым словом «стиль». Но круг чтения Джанет и ее внутренние отношения с людьми определялись все‑таки Стивом. «Впрочем, — решила Пат, — именно это сочетание и вырастило в конце концов ту Джанет, которую любят не только близкие, но и все, с кем бы она ни сталкивалась. Надо будет сегодня выкроить время и устроить нам со Стивом маленький праздник. Через полчасика забегу на „голубятню“ и…»