Рождение огня - [49]

В течение нескольких следующих дней меня каждый раз трясёт, когда раздаётся стук во входную дверь. Однако никто за мной так и не пришёл, так что напряжение начинает понемногу спадать. А тут ещё Питер рассказывает, что в некоторых секциях ограды ток опять отключён, потому что бригады ремонтников укрепляют нижнюю часть сетки. По-видимому, Тред думает, что я каким-то образом исхитрилась пролезть под изгородью, хотя по ней и шёл ток смертельно высокого напряжения. Ну и хорошо, народ хоть вздохнёт свободно, пока миротворцы заняты чем-то ещё, кроме издевательств над людьми.

Пит заходит каждый день, приносит любимые булки с сыром и помогает мне работать над книгой, которая ведётся в нашей семье с давних времён. Это старый фолиант в кожаном переплёте и с листами из пергамента. Один из предков моей матери, травник, начал составлять её ещё в незапамятные времена. Книга состоит из множества страниц, заполненных чернильными рисунками растений и описаниями их целительных свойств. Отец добавил секцию о съедобных растениях — я проштудировала её от и до, и это помогло нам выжить после его смерти.

Уже давно мне хотелось занести в книгу и мои знания: кое-что я почерпнула из собственного опыта, другому научилась у Гейла, а третьему — в процессе подготовки к Играм. Раньше я не могла этим заняться, потому что художник из меня ещё тот, а ведь очень важно, чтобы рисунки были выполнены точно, вплоть до малейших деталей. Вот этим и занялся Пит. Некоторые растения он знает сам, другие у нас имеются в сушёном виде, а прочие я ему досконально описываю. Он делает наброски на простой дешёвой бумаге до тех пор, пока я не остаюсь полностью удовлетворена ими, и только тогда ему разрешается сделать рисунок в книге. После этого я аккуратным, чётким почерком записываю всё, что знаю об этом растении.

Эта тихая, кропотливая работа требует полной сосредоточенности, что помогает мне хоть ненадолго забыть о своих печалях. Люблю наблюдать за руками Пита, когда чистая страница под его проворными пальцами покрывается яркими красками, внося радостный колорит в нашу до той поры желтовато-чёрную книгу. Когда он поглощён работой, его лицо выглядит по-особому. Обычное, лёгкое выражение сменяется другим — напряжённым и отстранённым, как будто он сейчас полностью погружён в свой внутренний мир. Временами я видела у него такое выражение и раньше: на арене, или когда он  выступал перед толпой, или как тогда, в Дистрикте 11, когда он отвёл направленный на меня миротворцем ствол. Я даже не совсем понимаю, что значит это выражение.

К тому же я иногда ловлю себя на том, что не отрываясь любуюсь его ресницами. Обычно их не замечаешь — до того они светлые. Но сейчас, в такой близости к нему, я вижу, как они золотом горят в солнечных лучах, проникающих в окно. И они такие длинные, что непонятно, как они не запутываются, когда он моргает.

Как-то в один из таких дней Пит внезапно прекращает раскрашивать цветок и поднимает на меня взгляд так неожиданно, что я вздрагиваю — как будто он поймал меня на подглядывании за ним... чем я, в общем-то, можно сказать, и занималась. Но он лишь замечает:

— А знаешь, мне кажется, это первый раз за всё время мы делаем вместе что-то нормальное.

— Точно, — соглашаюсь я. Наши отношения носят на себе отпечаток Голодных игр, о какой нормальности можно в этом случае говорить? — А что, разнообразие — это здорово!

Каждый день после полудня он несёт меня на руках вниз — сменить обстановку, и я всем действую на нервы, включая телевизор. Обычно мы смотрим его, только если что-то обязательно к просмотру, потому что смесь пропаганды с демонстрацией мощи и силы Капитолия — сюда же относятся и постоянно повторяемые сюжеты из семидесятичетырёхлетней истории Голодных игр — вызывает тошноту, настолько она мерзка. Однако сейчас я ни за что не хотела бы пропустить некий особенный сюжет: о сойке-пересмешнице, на эпизоде с которой Сатин и Бонни основывают все свои надежды. Знаю, что это глупо, но надо с этим окончательно разобраться. И навсегда выбросить из головы идею о процветающем Тринадцатом дистрикте.

Я охочусь, конечно, прежде всего за какой-нибудь новой историей о Тёмных днях. На экране — дымящиеся руины Дома правосудия Тринадцатого дистрикта и... В верхнем правом углу экрана мелькают чёрно-белые крылья сойки-пересмешницы! Это, конечно, ещё ничего не доказывает. Это всё тот же старый репортаж, идущий с тем же старым комментарием.

Однако несколькими днями позже кое-что привлекает моё внимание. Главный диктор читает что-то о недопоставках графита, тормозящих производство в дистрикте 3. Они переключаются на то, что выдаётся за прямой репортаж. Женщина-репортёр, одетая в защитный костюм, стоит напротив руин здания Дома правосудия в Тринадцатом. Сквозь маску она вещает, что, к несчастью, самое свежее исследование, проведённое сегодня, подтвердило, что шахты в Тринадцатом дистрикте по-прежнему слишком токсичны для использования. Конец истории. Но как раз перед тем, как камера переключается на главного диктора, я, вне всяких сомнений, вижу на экране взмах всё тех же чёрно-белых крыльев сойки-пересмешницы.