Розанов - [80]
Что – они – Вам?!
‘Э, дяденька, – сказал мне один опытный грибоискатель, – что же Вы поганок-то набрали?’”»[56].
Спору нет, очень легко по заслугам снять со стены портрет и вычеркнуть В. В. из селиверстовской «Русской думы»[57], выбросить как поганку из корзины с благородными боровиками, подберезовиками, подосиновиками и подмаксимовиками и устроить идейную охоту на крыс, тараканов и лягушек, но много ли в этом проку и много ли мы приобретем, отказавшись от розановского наследства?
Розанов есть Розанов, и ничего к этому ни прибавить, ни убавить, разве что попытаться его разъять, разделить на части и брать то, что каждому кажется удобным. И многие так и делают, отчего В. В. предстает в иных толкованиях православным консерватором, в других – либералом, в третьих – модернистом, в четвертых – националистом, а он был – всем этим сразу и ни от чего не собирался отказываться. Один из самых известных фрагментов из «Опавших листьев» – «Вывороченные шпалы. Шашки. Песок. Камень. Рытвины. – Что это? – ремонт мостовой? – Нет, это “Сочинения Розанова”» – есть художественное свидетельство того, что никому из читателей и почитателей В. В. не удавалось и не удастся легко и с приятностью прогуляться по садам его словесности. Ни правым, ни левым. Однако когда один из последних биографов Розанова, написав о нем много-много «букав», заявил после этого в одном из интервью, что теперь В. В. «разъяснен» и вся таинственная «антиномичность» Розанова представляется сегодня обычной для декадентского Серебряного века раздвоенностью, то согласиться с этим ну никак не получается. И «раздвоенность», и «растроенность», и «раздесятиренность» его была необычной, и уж тем более «разъяснен» этот человек вряд ли когда-либо кем-либо будет. Не на того напали. А если искать у современных писателей, высказывавшихся о Розанове, самые точные слова, то таковые встретились автору этой книги у прозаика Анатолия Королева в его эссе «Имя Розы»:
«С синей высоты эфира “имя Розы” имеет совсем другой вид. Перед нами на колючих кустах судьбы, на терниях, на частоколе терновника (тут уже рдеют и капли страстей Христовых) раскрывается роза, женское начало любви, приманка, ловушка нектара, половой орган цветка. В мужском имени Розанов открывается воронка женского имени, причем древнего, возможней всего, иудейского имени и уж точно восточного, а не северного – РОЗА. Эта роза делает феномен Розанова парадоксальным слиянием, соитием, эмблемой женского и мужского начала. Оно увеличивает во сто крат всеохватность этого имени. Роза окольцовывает пространство. Роза – вход в тайну. Роза даже может читаться как путь в матку истины, в святая святых.
Эта ужаленность Василия женским именем Роза и создает тот поразительный эффект спиритуальной половой манкости и энергии розановской мысли. Возможно, в этой ранке гнездится увлечение Розанова иудаизмом, не отсюда ли его крик: Все! Ухожу в еврейство.
Итак, синее имя Василий в соотнесении с алостью Розы порождает из точки творящего имени феномен радужной розановской мысли, на цвет, запах и крик которой вот уже который год летят медоносные пчелы читателей и почитателей Василия Розанова, сине-розового херувима отечественной культуры».
По-моему, сказано замечательно, образно, поэтично, только вот у херувимов не бывает жен и детей, и речь не только о «царе Василии», как называет Королев своего героя, но и о розановской семье, о его домашних, о тех, кого он так любил, считал главным в своей жизни и называл «малым храмом бытия своего, тесной своей часовенкой», и вне этой любви вот уж точно не может быть ни понят, ни разъяснен. В. В. по-прежнему оберегал свою семью, заботился о ней, ей служил – это все правда, его дети подрастали и воспитывались в хороших условиях, не зная ни в чем нужды, он их баловал, нежил, они учились в престижных школах, ездили отдыхать на курорты или за границу, ходили в театры («Папа взял ложу, и мы отправились всей семьей»), но вся эта идиллия оказалась очень хрупкой и оборвалась в один момент. И не потому, что кончились вдруг средства. Они кончатся позднее. А тогда случилось другое, более страшное.
«Осенью 1910 года мы переехали на новую квартиру в Казачий переулок, 4[58]. Мама с папой приехали раньше нас, чтобы убрать квартиру, а мы приехали с Украины через несколько дней, – вспоминала Татьяна Васильевна Розанова. – Помню, утром, на другой день, сидим мы за утренним чаем, за столом в столовой. Мама очень оживлена, много рассказывает о поездке за границу, о хороших тамошних порядках, о том, как она с папой ездила кататься с искусственных гор после своего лечения. Все казалось благополучно, но у нас екало сердце, мы были удивлены: маму мы не узнавали, у нее было странное выражение лица и не свойственная ей говорливость. Мы, дети, притихли… Вдруг мама как будто поперхнулась чем-то и начала медленно на один бок сползать со стула… Мы страшно испугались, не понимая, в чем дело. Отец вскочил со стула, бросился к ней, думал, что она поперхнулась хлебом, неосторожно начал стучать ей по спине, давать глотать воду, но ничего не помогало, объяснить она ничего не могла, что с ней случилось, – язык у нее онемел. Бросились за врачом, была ранняя осень, все знаменитые врачи были в отъезде, пришлось вызвать с лестницы случайного врача Райведа, и он сразу определил – паралич».
